Он еще не додумался своей очень взрослой головой до той простой вещи, что на свете не бывает отдельно взрослой и отдельно детской жизни, а есть просто жизнь, и надо жить так, чтоб не стыдно было за собственную душу…
На лунной дорожке между кустами появилась невысокая человеческая фигура… Это была Ветка.
Она молча села рядом с Алькой на ступеньку.
— Чего, кончилось? Вет!
— Не-а…
— Чушь собачья?
— Конечно!
Некоторое время они опять сидели молча.
— Лимонов, хочешь, давай с тобой дружить!
Алька отлично знал, что на «детском языке» значит это слово — «дружить»… Он вспомнил высокую Люсю Козлову, которая сейчас смотрит на экран, закусив косу.
— Дружить я согласен. Только без всяких таких… ну…
— Ты дурак, Лимонов? — с горечью сказала Ветка. — Почему все мальчишки такие дураки?!
Глава четвертая. Большая черная борода
Он проснулся так рано, что даже не верилось. Двадцать четвертого июня солнце в наше полушарие поднимается в три часа сорок пять минут. Он, конечно, не знал этой точной цифры и не мог сообразить спросонья, что сегодня именно двадцать четвертое. Только чувствовал, что над миром еще невероятная рань.
В окно он видел глубокую просеку среди берез. Она уходила вниз, в овраг. И вот в этом-то овраге, на самом дне, лежало солнце.
Овраг, идущий точно на восток, сделала сама природа. А просеку? Ему не верилось, что ее прорубили случайно.
Лесу было около семидесяти. Значит, человек, оставивший коридор среди деревьев точно на восток, мог быть еще жив. Вот бы заняться следопытским поиском, подумал он, поиском человека, который придумал это чудо природы.
Окно было раскрыто, и он заметил, что в комнату медленно заползает крупная белесоватая пыль. Лишь на секунду ему подумалось что-то о машинах и заводах, потом он сообразил, что это туман, редеющий туман. Ночью сквозь сон ему слышался дождь. Теперь он лежал и ждал еще одного чуда. Но для этого надо было, чтобы солнце выбралось чуть повыше. И что же будет тогда? Сейчас узнаете…
И вот наконец оно всплыло из оврага. И, как по команде, сорвался с места первый в этом утре ветерок. Сейчас же с берез рухнул на землю залп прозрачных капель. Тогда он улыбнулся и встал.
До подъема лагеря, до половины восьмого, было еще три с половиной часа. В то же время начинался и его рабочий день. Однако он считал, что у него ненормированный рабочий день. Впрочем, как и у всех взрослых в этом лагере.
Собственно, он ничего такого не считал — не думал об этом. Просто взял лопату — зеркальную, с полированной от работы ручкой — и тихо вышел из дому. Лопату следовало бы подточить, но невозможно было визжать железом об железо в такую сонь и тишь.
В четыре часа утра — пусть даже июнь-разыюнь — все равно прохладно. Поэтому он был в лыжной куртке, в туристских ботинках и толстых носках. И в шортах, что довольно нелогично, в длинных таких шортах до колен, которые лет десять-пятнадцать назад почему-то называли «горячие штанишки».
И еще у него была огромная черная борода, которая закрывала всю нижнюю часть лица, словно маска у грабителей поездов на диком американском Западе. А над этой маской сверкали ярко-синие глаза.
Он не производил впечатления особого гиганта, однако на самом деле был очень крепким человеком и мог работать без устали.
В старых учебниках по арифметике сплошь и рядом печатались задачи про ручной труд. И почему-то особенно часто про землекопов. Например, так: «Один землекоп может за три часа вынуть 1,5 кубометра земли. Сколько…» — ну и так далее. Бородатый человек с синими глазами и в «горячих штанишках» это самое как раз и собирался сделать — до завтрака.
Для удобства надо наконец назвать его имя. Его звали Михаил Сергеевич Зотов. В лагере «Маяк» официально он был руководителем кружка «Умелые руки». А кроме того, чинил все, что сломается, только часы не умел. А кроме того… а кроме того — про это и наш рассказ.
Он был такой, знаете ли, довольно странный человек на этом белом свете. И не очень везучий.
Лет шесть-семь назад он окончил инженерный вуз. Но каждое лето приезжал в «Маяк». И здесь его принимали с распростертыми объятиями. Потому что он был лучшим в мире руководителем кружка «Умелые руки». Или, по крайней мере, входил в первую пятерку.
Но ведь лагерь — работа сезонная: июнь, июль, август, а там… до свидания. И он возвращался в свое учреждение, где перед тем инженерил. В учреждении его тоже принимали, ведь профессия инженера довольно-таки дефицитная. Хоть инженеров и много, но требуется их еще больше. Да, принимали, но без всяких распростертых.
Его однокашники все куда-нибудь продвинулись — кто в старшие, кто в руководители группы, кто даже в завотделом. А он, дожив до двадцати восьми лет, все был простым инженером.
Я не знаю даже, хорошо это или плохо, потому что ведь кто-то должен быть и простым — не всем же руководить. Но для очень многих такое положение было бы обидным. Все продвинулись, один ты сундук сундуком! Михаила Сергеевича же это совсем не трогало — жил себе и жил. Такой уж он был человек.
Однако рассказ о другом. Это просто так. Что называется, дополнительный штрих к портрету.
Главным же в этом рассказе будет любовь.
