Лето радужных надежд - [59]

Он быстро поцеловал ее, отхлебнул кофе и промокнул губы льняной салфеткой.

– Десять будет через пять минут, – указала Инга.

– Через пять минут я должен сидеть в такси, ехать на вокзал, – ответил Богдан, подхватывая за ручку маленький чемодан, предусмотрительно захваченный из номера.

Черные глаза Инги стали совсем печальными, и он наклонился к ней, взял ее лицо в руки и поцеловал не спеша.

– Белла! – сказал он, оторвавшись. – Беллиссима! Фемина! Через неделю встретимся на танго.

Богдан развернулся и скорей-скорей покатил свой чемоданчик к выходу.

Сидя в такси, он позвонил своему главбуху. Не успел оглянуться, а таксист уже домчал его до вокзала. «Перезвоню», – сказал Богдан Зульфие Хайдаровне. Бежевое вокзальное здание было украшено башенкой со шпилем и с круглыми часами. Часы показывали, что у Богдана полно времени до поезда. В киосках рядом с вокзалом продавали сувениры для отъезжающих: магнитики с видами Домского кремля, коробки конфет «Из Домска с любовью» и, в качестве доисторической диковинки, разноцветные сахарные головы размером с куриное яйцо. Богдан глянул на это все скептически, но затем не утерпел и зачем-то купил себе голубой сахарный конус, похожий на обернутую шуршащим целлофаном тяжеленькую ракету.

Он стал набирать Зульфию, и в этот же момент ему позвонил Пароходов. Разумеется, Богдан немедленно ответил.

– Доброе утро, Богдан Анатольевич.

«Подозрительно бодрый голос у него, – моментально подумал Богдан. – С таким голосом без ножа режут».

– Доброе-доброе! – радостно поприветствовал он своего будущего инвестора и партнера. – Как дела, Сергей Викторович?

– Ездил в ваше шато, – отрывисто сказал Пароходов. – Неплохая развалюха. Что-то в ней есть. Но не для меня.

«Черт!! Значит, второго транша не будет», – зажмурился Богдан, как от зубной боли.

– Жаль-жаль, – ровно сказал Соловей.

– Жара, как в пекле. Вид на овечий выгон. От Ниццы ехал по пробкам. Что касается денег…

«Уй-ее, – взвыл про себя Богдан. – Ведь придется вертать ему взад первую половину денег!»

– Сразу не требую, я ваше положение понимаю. В течение месяца сможете?

– Не вопрос, Сергей Викторович. И не хотел бы, но, как говорится, слово дал честное… купеческое! – поиграл голосом Соловей.

– Не сомневался в вас, – без капли юмора ответил Пароходов.

«Тьфу, железный лоб!»

– Так! – воскликнул Богдан. – Шато – не то. Но я надеюсь, это не помешает нашему основному сотрудничеству?

– Это вторая новость.

У Богдана упало сердце. Он отпустил ручку чемодана, выпрямился, как на плацу, и окаменел.

– Мне доложили результаты проверки. Долгов слишком много – хотя это я знал и раньше. Главное, нет таких активов, в которые я бы поверил. А сейчас не то время. Не для рискованных инвестиций.

– Не пить вам шампанского, – через силу хохотнул Богдан.

– Посмотрим. Я хотел сказать вам сам, потому что считаю…

Пароходов еще что-то пролязгал, Богдан ему что-то ответил. Через полминуты они вежливо распрощались. Богдан сунул в карман брюк телефон и некоторое время тупо смотрел на свою вторую руку, сжатую в кулак. Когда он разжал кулак, с ладони посыпался голубой целлофан и раскрошенный на куски сахар.

Богдан зацепился взглядом за железную дырчатую скамейку на автобусной остановке и направился к ней. В ногах сейчас правды не было. Он сел, поставив рядом чемодан, и бездумно уставился на вокзальную площадь. Он был оглушен новостями.

Так он сидел какое-то время. По горизонту сознания лениво, как облака в жаркий день, скользили мысли: «Это банкротство… Полное, окончательное банкротство… Это конец». По громкой связи объявляли прибывающие и отходившие поезда. Прибыл поезд на Москву – «нумерация с хвоста состава». Богдан отметил это, но не шелохнулся. Незачем теперь было спешить в Москву. И поезд его ушел.

Он сидел и не думал ни о чем, как буддийский монах. Кто-то попросил его подвинуться, Богдан передвинулся на скамейке. Ему позвонила Зульфия, он сбросил звонок. Потом позвонил еще кто-то, Богдан отрубил его, не глядя. Некоторое время он наблюдал за очередью, рывками, как сердитая гусеница, вползавшей в автобус. Наверно, надо было перезвонить главбуху, сообщить своему заму и прочим. Но делать это совершенно не хотелось. Ничего не хотелось делать, даже шевелиться. Богдан посмотрел на телефон в руке и ткнул пальцем в квадратик Фейсбука.

Он прилип к фейсбучной ленте, как безвольная муха. Френды Богдана острили про министра, пойманного на взятке. Негодовали по поводу очередной замены тротуарной плитки на километрах московских улиц. Рассказывали про успехи своих детей в столичных, английских и французских школах. Возмущались порядками в столичных, английских и французских школах. Предлагали на продажу свое прежнее авто. Публиковали фото дорады-гриль с бокалом белого рядом и морем на заднем плане, с подписью: «У кого как, а у нас утро доброе». Писали о том, что Шостакович завораживает их своей отчетливой, экзистенциальной демонстрацией внешнего принуждения к искренности. О том, что прописанное лекарство плохо действует на сердце, которое и без того не пламенный мотор. О том, что сейчас – самое время для появления новой политической силы. О том, что невозможно оторваться от последнего сезона «Игры престолов». О том, что сексуальное притяжение замешано на умении вкладывать в каждое свое движение определенный смысл и смешивать противоположности – агрессивность и покорность. Публиковали фото своих собак, себя на фоне пальм или колоколен, просто фото себя, фото залитого солнцем поля, автомобильной аварии, яблочного пирога, енотика в мусорном баке, старухи-нищенки, смешной вывески, бликов на глади пруда… Громадный плюс фейсбучной ленты был в ее бесконечности.