Лето радужных надежд - [58]

Бронзовый орел никуда не делся, ждал ее на своей полке. Юля взяла зеленоватую от патины статуэтку, но не спешила открывать таймер. Последний раз, когда волшебный прибор наградил ее чудовищной мигренью, ничего не явив, она просила показать ее и Степу вместе через год. Ну, допустим, орел не видит этого… Какая наглость! Предполагать, что они со Степой расстанутся – это полное свинство. Не верю, не верю, не верю! Но если рассматривать это не как железное предсказание, а как предупреждение… Что, если сформулировать вопрос иначе?

Юля подняла крышку, торопясь удержать мысль.

– Покажи мне, что, по-твоему, приведет к нашему со Степой расставанию?

Поворот стрелки – взмах темноты… и Юля очутилась над парком. Точка ее зрения, как камера на вертолете, зависла над зеленым морем высоких крон. Камера повернулась на секунду – Юля увидела церковь: серебристый купол и бело-голубую колокольню, торчавшие над зеленью. Камера качнулась – мелькнула розово-красная кирпичная стена, ограничивающая этот парк, за ней – улица, железом крытые крыши. Что-то знакомое… Что это? Наблюдательницу медленно повлекло вниз.

Приблизилась крона одного из деревьев – зеленая с редкими крапинами желтых листьев. «Как сейчас, в конце лета», – подумала Юля. Через листву проглянула серая прямая дорожка, а по ее сторонам – прямоугольники, цветы, черные ограды… Да это кладбище! Старое кладбище в Домске… Но почему кладбище? Юля встревожилась, и сразу же зазудела в голове боль.

Камера опустилась между ветвей – и Юля увидела, что внизу идут похороны. С высоты метров в двадцать гроб казался лакированной игрушкой. Он был уже закрыт, два дюжих парня опускали его на веревках в могилу. Рядом чернел холм вырытой земли. С нарастающим ужасом Юля смотрела на эту картину, отмечая, что через листву проглядывают темные одежды пришедших на похороны… И кажется, через усиливающийся, давящий гул пробивался их плач. Точка зрения чуть сместилась – и через прореху в листве Юля увидела маленькую кудрявую женщину в черном платье, со вздрагивающими плечами, а рядом с ней – неуместно, нелепо! – стояла детская прогулочная коляска. «Это я с Ясей», – обморочно прошептала она. Камера двинулась ниже – и стала видна Майя Александровна, прямая и тощая, как кочерга, застывшая в своем горе, а рядом с ней – мужская рука – мужчина в куртке…

– Хватит! – отчаянно вскрикнула Юля и зажмурилась.

Через секунду ее выкинуло в музейный подвал.

– Я не видела, – дрожащим голосом сказала она себе. – Я не знаю, кто стоял рядом с Майей – Степа или его отец… Я не знаю, кто был в гробу. Я не видела.

Глава 20

Отельный ресторан был отделан в багряных тонах, причем отделан со вкусом: не пытаясь повторить устаревшее великолепие эпохи Александра Третьего (что неизбежно скатилось бы в пошлость), а скорее в богемном духе. Винно-красные стены в продуманном беспорядке украсили фарфоровыми тарелками, гравюрами и акварелями, столы накрывали абрикосовые и ярко-синие узорчатые скатерти с бахромой, с высоченного потолка свисали вперемешку люстры с хрустальными подвесками и кашпо с зелеными плетями вьющихся растений. Через арочные окна щедро влетал белый рассеянный свет. Утро понедельника казалось частью каникул.

Богдан, оглядев местечко, подумал: жаль, что вчера мы не ужинали здесь. Но вчера было бы дурным тоном приглашать даму на ужин в ресторан при своем отеле. Нет, он предоставил Инге максимум свободы, чтобы она могла закончить вечер в любой момент по своему желанию. Поэтому, когда он шепнул ей: «Поехали…» – то не успел договорить «ко мне», как она ответила: «Да».

– Ты очаровательно выглядишь, – сказал он Инге, мазавшей тост клубничным джемом. – Таинственная незнакомка.

– Как у Крамского?

– Как с коробки зефира.

– Надеюсь, зефир ты любишь? – улыбнулась Инга.

Ее черные волосы после душа были все еще влажными и колечками липли ко лбу, щеки были румяными, она и вправду была похожа на рекламную картинку тех давних времен, когда красавицами считались женщины с пышными формами.

– Даже не сомневайся.

Богдан подцепил на вилку кусок воздушного омлета. Мыслями он уже был в Москве. Сегодня Пароходов должен был перевести вторую половину денег за провансальскую винодельню, и Богдан ждал этого с нетерпением: у него уже было расписано, на какие статьи это будет израсходовано.

– Я так мало про тебя знаю, – сказала Инга. Богдан только пожал плечами, и она продолжила: – Давай сыграем в игру! Любимое кино?

– Мм-м… такое… бах-бах! Бум! А потом выходит Брюс Уиллис.

– Любимый композитор?

– М-м… Вот этот: ууу-ту-ту-ту! Кто это написал?

– Я поняла. Любимый анекдот?

– Номер двадцать четыре.

– Ой! Он же неприличный! Ну, а если кое-что посложней спросить… – Инга блеснула исподтишка черными глазами. – Ты давно влюблялся?

Соловей едва не поперхнулся омлетом.

– Что за вопрос?

– Самый обычный. Это мне для анкеты. Не волнуйся, я спрашиваю всех мужчин, с кем провела ночь.

– Для анкеты скажу: в тысяча восемьсот сорок седьмом году.

– Оо! – протянула Инга разочарованно, но тут же приняла легкомысленный вид. – А со мной это случилось…

Богдан перебил ее, вставая из-за стола:

– Прелесть моя, такие серьезные разговоры я до десяти утра не веду!