Лето потерянных писем - [58]
– Останетесь на службу?
Ной покачал головой:
– Не!
Впервые в разговор вступил его отец, и тон его сочился неодобрением.
– Почему?
– У нас уже есть планы, – ответил Ной и взял меня за руку. Не знаю, для чего: чтобы поддержать или тащить за собой, если придется бежать.
– Хм. – Гарри Барбанел обратил внимание на меня. – А как, хм… продвигается твое… расследование, Эбигейл?
Мне не нравилось, что Гарри Барбанел называет меня полным именем. Вот из уст Ноя это звучало мило, а у его папы – нет. И мое расследование? Ну, с ним уж я меньше всего хочу его обсуждать, памятуя, как он кивком позвал Ноя домой в «Золотые двери» после того провального ужина. Я помнила, в каком напряжении Ной вернулся в стан Барбанелов.
Поджав губы, я улыбнулась мистеру Барбанелу.
– Хорошо.
Миссис Барбанел взяла мужа за локоть. Наверное, она тоже была готова утащить своего партнера.
– Тогда приятного вечера. Еще увидимся.
Мы подождали, пока родители Ноя скроются в молельной, и еще минуту шли молча. Но даже потом я старалась говорить негромко.
– Твои родители что-нибудь упоминали об ужине на прошлой неделе? Что они знают о моем, эм… расследовании?
Ной покосился на меня.
– Теперь почти все. У нас состоялась семейная дискуссия.
– Ты серьезно? – почти взвизгнула я. – И что собой подразумевает «семейная дискуссия»?
– Ничего особенного. Папа потащил меня в кабинет деда вместе с мамой и бабушкой. Дед рассказал моим родителям, что Рут росла в его семье, но это все. Потом папа спросил у меня, почему дедушка сильно расстроился, а бабушка вела себя так странно… и… – Ной пожал плечами.
– И что?
– Я рассказал ему о письмах. Об Эдварде и Рут. О том, как я пытаюсь помочь тебе узнать историю твоей семьи.
В груди у меня смешались самые разные чувства, как пищевая сода и уксус. Столкновение и взрыв, и я не знала, как с ними справиться. Конечно, я хотела, чтобы Ной поговорил со своим отцом. Но мне не нравилось, что Гарри Барбанел знал о моих поисках – может быть, потому что он откровенно демонстрировал свое неодобрение, а я ненавидела внушающее отвращение, гадливое чувство, которое вызывало у меня это неодобрение.
Думаю, Ной чувствовал то же самое, когда столкнулся со своим папой.
– И что он думает? – спросила я. – О твоей помощи мне?
Ной пожал плечами.
– Хочешь поужинать?
– Ной!
Он вздохнул.
– Ему не пришлось это по душе.
– Предположу, он считает, что тебе стоит отвести меня от дальнейших поисков.
Ной коротко кивнул.
– Поэтому он наверняка был не рад увидеть нас сегодня вместе.
– Наверное, нет. – Ной ухмыльнулся мне. – Хотя, с другой стороны, моя последняя девушка была католичкой, и родители почти уверовали, что я на ней женюсь, поэтому, возможно, они все же рады.
Два удара мне прямо в сердце. Первый: сравнение с предыдущей девушкой, будто я могла претендовать на подобный статус (почему я всегда так парюсь?). Второй: с кем он раньше встречался? Почему они расстались? Как бы исподтишка все о ней разузнать?
– А?
– Есть местечко на Мейн-стрит под названием «Моби Дик», я хотел там побывать, – сказал Ной. – Пошли туда.
Это мне за то, что разнюхивала о его девушках. Я пошла с Ноем в город, продолжая держать его за руку.
– Выходит, ты рассказал папе о романе и письмах. А про ожерелье упоминал?
Ной бросил на меня взгляд, но ответил не сразу.
– Нет.
– Нет? Ты помедлил с ответом.
У него вырвался смешок.
– Нет. Просто сомневаюсь, что это поможет.
– Потому что он решит, что я еще сильнее докапываюсь?
– Да, все равно это не привело бы ни к чему хорошему. – Ной остановился у входа в ресторан. – Мы пришли.
И мы вошли в ресторан, позабыв о потерянных ожерельях, бывших девушках и осуждающих семьях.
Вечером, сидя в лунном свете на крыльце миссис Хендерсон, я позвонила маме под пение цикад.
Мама уже знала о Киндертранспорте, потому что мамы знают все о Киндертранспортах, налогах, возможностях здравоохранения и умрешь ты или нет от странной шишки на локте. Но она ни разу не слышала про американский Киндертран-спорт.
– Как определить, входил ли ребенок в эту тысячу? – спросила она. – Как это было организовано? Похоже на независимое собрание людей с похожими историями.
– Не знаю, может, это кодовое обозначение.
Я уже услышала, как она хмурится.
– Но тогда их могло быть больше тысячи, и как бы они это назвали?
– Может, речь идет о каком-то конкретном временном промежутке, или их провезли как-то по-особенному. Я еще не искала информацию, но рабби дала нам почту своей подруги, которая, по ее словам, как раз занимается изучением подобных тем. Такое ведь могло произойти с бабушкой, верно? Родители могли отправить бабушку из страны для ее же безопасности, верно?
– Верно.
Я минутку послушала цикад.
– Эй, мам?
– Да?
– Почему ты никогда не говоришь о бабушке?
– Я говорю.
– Нет, но как… о том, какой она была матерью.
Мама замолчала надолго.
– Не знаю. Думаю, это было несколько… тяжело. Не весело.
– Как считаешь, почему так произошло?
– Думаю, ей было не до американских норм воспитания. Я ее не виню. И у нее ведь не было примера.
Кроме матери Эдварда.
– Как думаешь, почему бабушка не пыталась больше узнать о своих родителях? Да, она знала, что они погибли в Освенциме, но почему она никогда их не упоминала или не пыталась узнать, остались ли у нее в живых какие-нибудь родственники?
