Лето на улице Пророков - [51]

Словно проникая в тайну, залезал он в свою старинную кровать в старинной комнате старинной фермы у подножия разрушенной крепости. Эта бретонская кровать, на наречии местных жителей называемая «закрытой кроватью», целиком сделана из дерева с орнаментальной резьбой, подобной кружевам. Когда ее подвижные двери закрыты, она выглядит как чрезмерно высокий и широкий комод с оконцами и глазками, вплетенными в резные орнаменты. Чтобы открыть ее, поднимаются на высокую приступку, тянущуюся по всему основанию и также украшенную перекрещивающимися клетками и переплетенными кружками, а когда ее отодвигают, выясняется, что это не что иное, как подвижный ларь, который можно отпереть и сложить в него белье. Взобравшись на этот ларь-постамент и разведя в стороны дверцы, человек обнаруживает перед собою кровать, открывающуюся ему со всеми своими подушками и перинами в недрах, огороженных со всех сторон высокими стенками, поддерживающими прикрывающий ее сверху балдахин, а войдя внутрь и затворив за собою двери, оказывается вдруг в замкнутом мире, в темноте, внутри которой мягко светятся клетки оконцев и кружки глазков. Дому-кровати, как и дому-ферме, было около четырехсот лет, и старая хозяйка утверждала про некоторые другие предметы, что и они достигли столь же выдающегося возраста. В отличие от них простыни и наволочки были еще совсем молодыми, не достигшими и семидесяти лет. Все это хозяйка-старушка рассказывала ему по-французски, ибо была женщиной просвещенной, но со служанкой, которая была еще старее, чем она сама, и со всеми работниками на ферме разговаривала она на местном наречии, на старобретонском языке. До великой войны (той, что у нас нынче называется Первой мировой, а все эти вещи Гавриэль слышал от нее примерно за год до возвращения в Иерусалим, то есть года за четыре до начала Второй мировой войны) ни один из сельскохозяйственных рабочих на ее ферме и на трех соседних, а деревня состояла всего из четырех хозяйств, не знал ни слова по-французски. Только когда началась война и они пошли на фронт вместе с французскими частями, то за четыре года службы в армии научились понимать этот чужой язык. С тех пор уже и девушки стали менять наряды: черные юбки, расшитые фартуки и кружевные чепцы — «на парижские платья, сшитые по вкусу грубой толпы». В первое же утро, когда он раскрыл глаза под балдахином своей доисторической кровати, хозяйка фермы, принесшая ему в постель завтрак на жестяном подносе, рассказала ему историю, произошедшую с красавицей Мадлен триста лет назад. Пока он жил в ее доме в качестве богатого студента из Парижа, приехавшего в район Карнака исследовать первобытные мегалиты[76], она собственноручно подавала ему завтрак, приготовленный старой служанкой, почитавшейся недостойной чести подношения крепкого ароматного кофе и горячих булочек, намазанных маслом и джемом, ученому гостю. Одна из ее прародительниц, родившаяся около трехсот лет назад в этой самой постели, звалась Красавицей Мадлен, ибо и впрямь была красавицей, восхищавшей взоры всех и каждого, прекрасной и полной радости жизни и жажды наслаждений мира сего. Она приятно проводила время и путалась с красивейшими из местных мужчин, но грехи эти таила в сердце своем и не сознавалась в них священнику на исповеди. И вот однажды Сатана явился ей в образе молодого аристократа-иностранца, приехавшего из Парижа, чтобы увидеть дольмены и менгиры — гигантские каменные глыбы, оставшиеся от тех, кто жил здесь много тысячелетий назад и поклонялся Солнцу, Луне и созвездиям. Красавица Мадлен была его проводницей и водила его к рядам столбов, каждый из которых был сделан из цельного кремня семиметровой высоты, и к дольменам, туда, где находится «Стол торговцев» — громадная каменная плита, на которой вытесаны различные плоды и колосья. И там, на этом «Столе торговцев», возлегла с ним и полюбила его всем сердцем. С тех пор Красавица Мадлен только и старалась, чтобы угодить ему, чужому этому французскому аристократу, который был, как нам известно, самим Сатаной, и насытить его наслаждениями, но тот, вместо того чтобы радоваться ей, день за днем, казалось, погружался во все большую тоску. Сердце ее разрывалось при виде этого, и она упала перед ним на колени и умоляла поведать, что она еще должна сделать для него, и взывала к нему, чтобы просил от нее чего хочет — и будет ему дано. «Когда б отведать мне от святого причастия, — ответствовал он, — спасена была бы жизнь моя». «И только? — воскликнула Красавица Мадлен, и поразилась, и возрадовалась премного. — Что может быть проще?» — «Когда б дала ты мне от хлеба святого вкусить и вина святого испить, спаслась бы душа моя тобою», — сказал ей Сатана. И поспешила она легкими своими стопами к церкви, и прокралась тайком в камору священника, что за завесою, и простерла руку свою к просфоре и к меху с вином, дабы доставить их возлюбленному сердца своего. И не думала Красавица Мадлен, и не чуяла, и на сердце свое не положила, что хлеб святой — плоть Христова, дарованная верующим в святости, дабы ею обрели спасение, и вино святое — кровь, данная священникам для освящения душ, как сказано: «И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: примите, ядите: сие есть Тело Мое. И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все; ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов»