Лето на Парк-авеню - [91]

Я лишилась дара речи.

– Я, честно, не знаю, как они посмотрят, если ты попробуешь связаться с ними, но я знаю, что все это случилось очень, очень давно. Люди отходят. Люди меняются. И, в общем, мне не хотелось, чтобы ты уехала отсюда, так и не узнав, что ты не одна. У тебя есть семья.

И эти слова прорвали мою плотину. Не успела я сообразить, как глаза защипало и хлынули слезы. Я так ревела, что не могла перевести дыхание. И когда Фэй встала со стула и подошла обнять меня, я упала в ее объятия и разревелась пуще прежнего.

– Я не знала про тебя и папу, – прорыдала я ей в плечо, чувствуя свою вину перед ней за то, что столько лет была так холодна.

– Ш-ш-ш-ш, – она прижала меня к себе, забирая всю мою боль. – Ш-ш-ш.

Я сидела и ревела – по маме, по отцу и впервые за многие годы по самой себе. Когда же я вдоволь наплакалась и стала вытирать глаза, я почувствовала, как на меня снизошла какая-то благодать, мне стало так легко. Я не могла этого объяснить, но ощутила, как что-то во мне изменилось. Я наконец сбросила бремя всех невыплаканных слез.

Глава тридцатая

Через неделю я вылетела в Нью-Йорк утренним рейсом и когда самолет приземлился в Ла-Гуардии, мне полегчало. Не могу сказать, что почувствовала себя дома, но ведь я теперь была бродяжкой – у меня не было такого места, чтобы с полным правом назвать его домом. И все же я приветствовала суматоху Манхэттена, хоть как-то заглушавшую шум у меня в голове.

После того, как Фэй рассказала мне историю отношений с моим отцом и о маминых родителях, я не находила себе места. Чуть что – я ударялась в слезы. Повсюду за мной тянулся след из мокрых скомканных салфеток. Я словно бы наверстывала право на слезы за годы воздержания.

По пути домой я нашла в себе силы посмотреть в будущее с надеждой. Я знала, что отец оставил мне кое-какие деньги, и решила, что куплю себе новый фотоаппарат, «Никон», как у Кристофера, а также симпатичную кожаную папку для портфолио. А кроме того, я наконец решилась записаться на курсы фотографии. Я теперь была готова вынести свое творчество на всеобщее обозрение и не сомневалась, что Хелен разрешит мне раз в неделю уходить с работы вовремя. Конечно, разрешит.

Я пошла получать багаж и, забрав свой чемодан, стала ждать такси. Когда мы выезжали из аэропорта, движение почти встало. Таксист переключил волну на радио, и зазвучала песня «Ты никогда не будешь одинока». Я слышала ее тысячу раз, но никогда по-настоящему не вслушивалась в слова. Когда вступил хор и музыка усилилась, взгляд у меня затуманился. Я увидела размытые знаки поворота на Большую центральную парковку Лонг-Айленда. Что-то во мне щелкнуло, и я поддалась внезапному порыву.

– Водитель, – я наклонилась к матовому окошку, – планы поменялись. Я еду в Стэмфорд.

Достав из сумочки блокнот, я продиктовала адрес, переписанный из отцовской адресной книжки.

Я не знала, совершаю ли самый правильный или самый дурацкий поступок в своей жизни. Может, мне хотелось какой-то определенности, а может, это был приступ мазохизма. Я только знала, что с тех пор, как Фэй рассказала мне о маминых родителях, я стала казаться себе незаконнорожденной. При мысли о том, что все это время ее семья знала о моем существовании и ни разу не попыталась связаться со мной, я себя чувствовала грязной, никчемной и нежеланной. Нелюбимой.

Возможно, мне сперва следовало позвонить им, но мной овладело такое чувство срочности, что я должна была нагрянуть к ним сейчас или никогда. Такси пересекло Ист-ривер по мосту Бронкс-Уайтстоун – Манхеттен раскинулся слева от нас – и поехало извилистыми дорогами, обсаженными деревьями, чьи кроны смыкались кружевными навесами. Вдалеке виднелись лесистые овраги, а рядом с нами тянулись рельсы Лонг-айлендской железной дороги – по этой ветке мама ездила в город, и мне самой предстояло по ней возвращаться, поскольку такси в обратную сторону было мне не по карману. Счетчик и так уже показывал 6,75 долларов.

Мы миновали съезды на Нью-Рошель, магистраль штата Нью-Йорк, городки Уайт-Плэйнс и Рай и наконец въехали в Стэмфорд, элитный, зеленый и холмистый. С каждым кварталом особняки становились все шикарней. Я знала, что мамин отец был успешным судьей, но никогда не думала, что она выросла в такой роскоши.

Мы поехали по Лонг-Ридж-роуд, и сердце мое забилось вдвое быстрее. Отступать было поздно, а я не представляла, что скажу, что буду делать. Такси повернуло на подъездную дорожку, тянувшуюся дугой к величественному викторианскому особняку, напоминавшему картинку с открытки – с мансардой, круговой террасой, шпилями и гаражом на три машины.

Я поднялась на крыльцо, волоча за собой чемодан, и сделала глубокий вдох прежде, чем взяться за медную колотушку. Казалось, я ждала целую вечность, ладони мои вспотели, сердце выскакивало из груди. Наконец дверь открылась, и я увидела пожилую женщину, высокую и стройную, с ясными голубыми глазами, почти прозрачной кожей и идеально уложенными темными волосами. Я поняла, что красота досталась моей маме от нее.

Она молча уставилась на меня. По ее лицу можно было подумать, что она увидела привидение. Я всегда знала, что сильно похожа на маму, но теперь убедилась в этом окончательно. Хозяйка дома поднесла одну руку ко рту, а другую – к груди. Я отметила, какие у нее ухоженные ногти.