Лето - [4]

– Ну как же! – отвечает мать. – Уж его-то тебе надо бы помнить. Он тоже в те годы в школу ходил. Арну, кажется, его зовут.

– Ага! – восклицает Йоозеп. – Так это он самый и есть! Ну, как не знать, помню его очень хорошо. Так это и есть молодой хозяин Сааре? Ну да, ну да, как же его не помнить. А где он теперь?

– В городе… тудирует.

– А-а! Ишь ты, штудирует! – Йоозеп, уставившись в потолок, видимо, силится что-то вспомнить. В сущности, не так уж много времени утекло с тех пор, как они все вместе учились в школе. И когда этак… подумаешь, много всяких забавных случаев припоминается. Как-то раз… осенью…

– Может, он сейчас уже и дома, – продолжает мать. – Он всегда летом в Сааре живет. А зимой – в городе, тудирует.

Но Йоозеп не слышит последних ее слов. По-прежнему вперив взор в потолок, он задумчиво выпускает в воздух облака дыма. И вдруг, разразившись дребезжащим смехом, быстро поворачивается на другой бок.

– С этим молодым хозяином Сааре и мамзелью из Рая случилась раз потешная история, – начинает он наконец, откашлявшись. – Было это осенью, только-только подморозило, первый ледок стал. И вот они, чудаки, оба чуть в реке не утонули. К счастью, я да еще несколько парней вовремя подоспели на помощь. Вытащили их за ноги, не то они, может, до сих пор на дне лежали бы.

– Ну, сынок, – многозначительно говорит ему мать. – Ты-то в школе тоже не тихоней был. Озорник такой, что дальше некуда. Старик бывало боится в школу и нос показать, а то кистер сразу тут как тут со своими жалобами.

– Э, Юри-Коротышка! – с презрением замечает Йоозеп. – Он всякого готов был очернить, кто бы ему не попался. А все же… иногда и неплохой бывал мужик. Интересно, как он сейчас?

– А что ему – живет по-старому, школу держит.

– Надо бы к нему сходить повидаться, – говорит Йоозеп. – Потолковать о том о сем.

– Ну то ж, Паунвере не за горами. Возьми да и сходи как-нибудь.

– Надо бы. У меня там и другие старые знакомые. Портной Кийр все еще в Паунвере?

– Да, все там же.

– А не знаешь ли, мама, рыжий сынок его – как его звали, Аадниэль, что ли, – тоже в Паунвере?

– Кто их разберет, все они там рыжие. Но, кажись, все дома. Не слыхать было, чтобы уезжали куда подальше.

– Аадниэль этот… – Йоозеп хочет что-то сказать, но снова заливается смехом и дрыгает под одеялом ногами. – Аадниэль этот был тогда в школе такой чудной мальчуган. Как-то у них на крестинах… хм-хм-хм…

Йоозеп кидает окурок на пол, залезает с головой под одеяло и хохочет.

Но, как мы уже говорили, в этот день он не выходит из дому, а лежит в постели и хворает, как и подобает настоящему больному. Зато весьма бурную деятельность развивает он на следующий день. Вместо палки он снова вооружается хлыстом, которым то и дело похлестывает себя по голенищам. Он снова идет в хлев и овин, но уже не как посторонний наблюдатель, собирающийся познакомиться с положением дел, а как настоящий хозяин и повелитель. Батраку и батрачке сразу же отдается несколько приказаний, которые им надлежит сегодня же выполнить, причем батрака он упорно называет Иваном, а служанку Авдотьей.

– Крутой он, видать, наш молодой хозяин, – говорит батрак девушке, когда Йоозеп отходит от них. – Но какого черта он меня Иваном кличет? Какой я Иван? Меня же зовут Михкель.

– А мне сказал… – припоминает девушка. – Как же он сказал? Тотья. Подумай только, Тотья! Всю жизнь была Мари, а теперь вдруг Тотья.

– Тотья, так Тотья, разве можно молодому хозяину перечить, – замечает батрак. – А вот чего это он волочит одну ногу? Словно она одеревенела, что ли… И какие на нем штаны диковинные, с кожаным задом…

– Да, чудно все это. А ноги тоненькие, как спички. Видал, какие на нем сапоги?

И работник с батрачкой еще долго обсуждают внешний вид молодого хозяина. Потом батрак спрашивает:

– Знать бы, возьмет он теперь хутор в свои руки?

– Тогда нам здесь не житье, – озабоченно говорит Тотья. – Гляди, уже и сейчас приказывает: чтоб сегодня же было сделано…

– Да-а, на манер важного барина.

А Йоозеп тем временем уже побывал на конюшне и возвращается к ним.

– Иван, – произносит он строгим тоном, – в стойлах у лошадей надо разровнять подстилку сегодня же…

Затем он удаляется к себе в горницу и начинает распаковывать чемодан и свертки, принесенные с вокзала. Содержимое чемодана и свертков оказывается весьма пестрым. Кроме прочего добра, из них извлекается костюм, длинный сюртук, воротнички, манишки, галстуки, несколько больших коробок с папиросами, женский портрет и два хлыста для верховой езды. Есть там еще и много мелких завернутых в бумажки вещиц, но их Йоозеп пока не разворачивает, а раскладывает на столе и стульях. В одном из этих свертков – подарки для матери: большой цветастый платок с длинной бахромой и серебряные вязальные спицы. Отца же ждет большая коробка папирос и янтарный мундштук с золотой монограммой.

Мать очень рада подарку, однако высказывает свое мнение, что платок для нее вроде бы слишком ярок. Что же касается серебряных спиц, то их она так сразу не может оценить по достоинству: ведь действительно, трудно сказать, чем они лучше своих стальных собратьев. А старик смотрит на свои подарки таким взглядом, словно ему хочется сказать: «И есть и нету… Нету… и все же как будто есть».