Лето - [3]

– Э, нет! Так дело не пойдет. И в скотоводстве должна быть твердая система. Вообще, как я погляжу, да и раньше замечал, главная беда полеводства и скотоводства в наших краях – это то, что системы нету. Здесь у нас страшно неохотно вводят новшества и систему.

– Что такое… как ты сказал… ситсена?..

– Система, система. Я сказал – система. Система – это порядок.

В этот момент что-то во дворе привлекает внимание Йоозепа, он вскакивает и торопливым шагом проходит через комнату. Но возле окна он вдруг останавливается, стонет, трет себе ногу и ощупывает бедро. Родители провожают его сочувственным взглядом: их поражает, каким образом такая сильная, жестокая боль сумела забраться в такую тоненькую ногу.

Затем все выходят из дому, заглядывают на скотный двор, в хлев, в амбар и в овин. Гостю из России хочется все увидеть своими глазами, прежде чем что-либо посоветовать. Он подбирает себе во дворе толстую березовую палку, опирается на нее при ходьбе и время от времени издает такие ужасные стоны, что отец в недоумении встряхивает головой. Но, несмотря на это, Йоозеп обходит и осматривает все, что может интересовать земледельца. В России Йоозеп часто наблюдал, как ковылял по двору его помещик, и сейчас ему совсем нетрудно подражать этим движениям. Он уверен, что его больная нога даже вызовет уважение к нему; все, кто его увидят, несомненно подумают: «Глядите, какой он умница и чего только не знает! И чего только не сделал бы этот человек, будь у него здоровье. Но он, бедняжка, болен. Такой молодой, такой умный, и уже больной».

Иногда Йоозеп останавливается подольше, тычет палкой в предмет, о котором идет речь, и строго внушает отцу:

– Чтобы завтра же было в порядке!

Так часто говаривал и помещик там… в России.

III

Йоозеп Тоотс располагается в горнице хутора Заболотье: по утрам он пьет кофе, курит взятые с собою из России папиросы и приходит к выводу, что жизнь не так уж плоха. В первые дни он в хозяйственные дела почти не вмешивается, чаще всего сидит у себя в комнате за столом и роется в каких-то бумагах, вытаскивая их пачками из бездонных нагрудных карманов свое охотничьей куртки. Время от времени, опираясь на палку, он ковыляет по двору, смотри на колодец, на крышу дома, на родное небо. Иногда заглядывает и на выгон, подолгу просиживает на пороге пустого сенного сарая, видимо, серьезно обдумывая какие-то дела.

Но вот в нем просыпается его былая предприимчивость. Прежде всего он принимается за восстановление самого ценного земного сокровища: вытаскивает из овина огромный мешок и совершает с ним несколько рейсов между амбаром и сараем, стоящим на выгоне. В результате этих походов у порога амбара вскоре вырастает большая куча сенной трухи и прочего мусора.

Затем он притаскивает из лесу еще и мешок свежих сосновых побегов, скашивает немного крапивы, растущей возле забора, и все это перемешивает в сенях амбара.

Как-то днем, когда все это уже готово, он усаживается на пороге амбара и задумчиво глядит на возвышающуюся в углу рыхлую кучу.

«Неужели все, что лежит там в углу, так-таки не поможет? – мысленно спрашивает он себя. – Ведь как бы там ни было, а в дождливую пору с правой ногой действительно что-то неладное творится. Она, окаянная, не то что болит, а как-то ноет, сонная какая-то, будто ей спать хочется. Да и вообще, – заключает он, – ванны вещь неплохая. Тот там, в России, каждый день ванну принимает».

На другой день на хуторе топят баню. Кажется, будто истопник собирается до тех пор совать в печь дрова и хворост, пока труба над крышей не накалится докрасна и не воспламенит самое небо. Но наконец он, видимо, решает, что в бане достаточно жарко и можно приступить к врачеванию. Очутившись в отваре из сенной трухи, наш больной несколько минут пыхтит и кряхтит, а затем убеждается, что ему сразу же стало легче.

В этот день он больше не выходит из дому, нежится в постели под одеялом и беседует с матерью, когда та по временам заглядывает к больному спросить, не нужно ли ему чего.

Нет, ничего, собственно, ему не надо. Весь раскрасневшийся, здоровый, как рыжий бизон, он так отчаянно дымит папиросой, что кажется, будто в горнице Заболотья палят подсеку.

– Знать бы, что поделывают сейчас мои бывшие школьные товарищи и подруги? – спрашивает он как бы между прочим.

– Кто их знает, – отвечает мать, – одни здесь живут у родных, другие в городе или и того дальше.

– А ты не знаешь, мать, – оживляется Йоозеп, – где сейчас хозяйская дочка с хутора Рая? Аделе… или как ее там? Светловолосая такая… Ты ее помнишь, мы вместе в школу ходили.

– Ах, эта, – говорит мать. – Знаю, конечно. Дома она, в Рая.

– А-а, – бормочет Йоозеп. – В Рая, значит. Замуж не вышла?

– Нет еще. Поговаривали, будто молодой хозяин с хутора Сааре к ней сватался, а потом другой слух пошел – дело будто разладилось или что-то вроде того. Кто их разберет, они ж все больно ученые да образованные, откуда нашему брату про ихние дела знать. Просто так услышишь иной раз то тут, то там, о чем люди судачат.

– Гм… вот как, больно ученые да образованные, – бормочет Йоозеп и закуривает еще одну папироску. – Чудаки! Но скажи-ка мне, что это за молодой хозяин из Сааре?