Лето летающих - [15]

— Но что делать! — сказал он, теребя длинную чёрную бороду, первую бороду, которую я в те годы видел вблизи. — Не в суд же на них жаловаться. Такое уж ваше малолетнее дело — управляйтесь сами. Они у вас отняли, и вы у них отнимите. Своё ведь берёте, не чужое, поэтому тут и двое с четырьмя справятся.

Пока Иван Никанорович утешал и направлял нас, у меня мысли были заняты другим. Как только мы отошли от него, я быстро спросил Костю:

— А что, борода растёт каждый день?

— Ты чего?..

— Если каждый, то знаешь, что получится…

И я поделился наблюдениями: если мой отец не побреется два-три дня, то волосы отрастают на толщину спички. Сколько же в неделю, в месяц, в год?..

Костя любил высчитывать, и это его заинтересовало. Тотчас появился карандаш и даже клетчатая бумага, по которой удобно было отмечать рост волос. И что же — результаты были поразительные. По его подсчётам, за те годы, что он помнит отца — а помнит он его всегда с бородой, — эта борода должна была бы быть, как у Черномора на картинке: переброшена через плечо и вьётся за спиной. Близко не подходи — наступишь… Однако у отца не такая борода, и он редко её подстригает.

— Да, значит, не каждый день растёт, — говорит Константин. — То есть каждый день, но не каждый день ровно: чем дальше, тем меньше… А потом, может, и совсем останавливается.

* * *

Наверно, отцовские слова о том, что ты идёшь не за чужим, а за своим, повлияли на Костю. Он решил отказаться от всяких хотя и эффектных, но сложных способов и действовать прямо и просто.

На следующий день, как только мы заметили, что Куроедовы запускают нашего жёлтого, Константин вошёл к себе в дом, открыл у тёмного, старенького буфета средний ящик и, погремев, вытащил оттуда столовый нож с тяжёлой металлической ручкой:

— Пошли!

По дороге он рассказал о своём плане: мы подходим, разговариваем с картофельными братьями о том о сём, даже, может, смеёмся, а потом Костя быстро хватает из разбойничьих рук нитку, перерезает её, и мы бежим со змеем. С нашим змеем…

— А ещё лучше… — поразмыслив, добавил Константин, — я бегу со змеем, а ты, как арьергард, прикрываешь меня…

Лучше ли это? В связи со столетием войны с Наполеоном появилось много книг и книжечек с картинками, где описывались битвы, стычки. Мы с Костей знали, что такое «арьергард». Знали также и то — во всяком случае, я тут же это вспомнил, — как здорово достаётся этому войску… Конечно, будь это неприятель, да на настоящей войне… А вот когда на одного человека навалятся три брата да ещё их подпевала-хохотун…

— Лучше я побегу со змеем, — сказал я. — Я быстрее тебя бегаю… А ты, значит… того… задерживай погоню.

Теперь Костя засомневался: лучше ли так будет? Но добавил резонно: пока он станет передавать мне отрезанную нитку, ребята набросятся и могут опять её захватить. Это-то верно, но ведь могу резать нитку и я…

Над площадью, как ладьи с парусами, стояли три широких, обособленных облака. Их несло на главную улицу — на Киевскую. Это было хорошо: значит, боковой ветер. Если удирать со змеем при попутном ветре, змей станет опускаться, падать; при лобовом, наоборот, он начнёт тянуть, забираться вверх, может даже «колдовать»… А при боковом он и не заметит, как передвинется по небу слева направо.

Ещё издали мы поняли, что судьба нам благоприятствует: нашего «опытного» держал Ванька Куроедов — самый младший из разбойников. Мало того: готовился к запуску новый змей, — значит, ребята будут заняты, отвлечены…

Здорово было и другое — мы обо всём подумали, кроме одного: под каким предлогом приблизиться к Куроедовым? Просто так после в с е г о не поверят… А тут замечательный предлог: идём к новому змею. Это обычно. Это заведено. Каждому владельцу нового змея хочется показать его — любой может подойти.

Мы так и подошли прямо к змею, лежащему на земле. Подошли и… ахнули. Громадный!.. Когда змея подняли с земли, он был куроедовскому Петьке до подбородка, а старшему, Гришке, — по грудь. И красивый: глянцевая розовая и голубая бумага шла полосами, вперемежку. Пожалуй, похож на матрац, но всё равно хорош…

В другое время мы бы присели около него, разглядели бы каждую дранку, каждую нитку на нём… Да я было и присел, но тотчас услышал рядом с собой сердитое сопение Костьки, почувствовал толчок в бок. Я поднялся.

— Во здоровый! Во какой! — с наигранным восхищением воскликнул Константин, отступая несколько назад и влево, как бы для того, чтобы лучше разглядеть нового змея.

По его настороженным глазам я понял манёвр: сзади и чуть левее, один, на отшибе, стоял Ванька. Подёргивая нитку от нашего «опытного», он обернулся к полосатому, розово-голубому красавцу, — тоже любовался.

— Во какой! Во здоровый! — приговаривал Костька, пятясь и чуть кося глазом на белобрысого, ничего не подозревающего Ваньку. — Такого только на сахарной бечеве пускать!.. Только на сахарной… Только на сахарной…

И вдруг, выхватив нож, подпрыгнув, поймав левой рукой нитку от «опытного», Константин, дико пуча глаза, начал перерезать её. Широкое лезвие столового ножа, блестя на солнце, скользило вверх-вниз, вверх-вниз…

…Пожалуй, тут уместно сказать о столовых ножах. В каждой семье, как известно, есть один-единственный острый нож. Он нужен в кухне всегда: им режут мясо, рыбу, хлеб, чистят картофель, нарезают звёздочкой морковь и так далее. В трудных случаях его зовут даже к столу: «Подайте тот ножик!» И всё, конечно, знают, что это за «тот ножик». Этот работяга обычно отличается и своим внешним видом: узкое, лёгкое, сточенное лезвие… И есть другие — так называемые с т о л о в ы е ножи. У них тяжёлые, широкие лезвия и толстые ручки — у них вид бездельников. Они и есть бездельники. Они живут в среднем ящике буфета, лениво раскинувшись на подстилке. Два раза в день — к обеду и к ужину — их выкладывают на стол, выкладывают на поругание. «Чёрт знает что за ножи! — восклицает отец, пытаясь что-нибудь отрезать этим ножом. — Когда же их наточат?»