Лето длиною в ночь - [40]
Вот ключник и в хлопотах весь, уже с ног сбился! Лысину блестящую от пота поминутно платком утирает. На рынок, за свежей провизией для обеда по случаю встречи владыки, — сам отправился. Никому это важное дело доверить не решился — приправ, вина греческого купить нужно…
Вздыхал по дороге — кому тут доверишь, себе — то не всегда доверять можно…
Рынок во Владимире большой, богатый, кипит, народом полнится. Чего и кого тут только нет. Красный, кожевенный, скобяной товар, и седельная упряжь, и тележный ход, и тёс, и горшки да плошки в гончарных рядах, а в бондарном — дубовые кадки для солений, липовые бочки — для мёда…
Купцы, высовываясь из дощатых лавок, ловят за полы, зазывают к себе. Прохаживаются молодцы-разносчики, покрикивают, держат кто шесты с лаптями, кто — лотки с подовыми пирогами. Сытный дух поднимается от горячих, укрытых ветошью пирогов.
А там — за калашным рядом, — овощи, ягода в решетах, ещё дале — рыба… Вот, рыбки-то бы к обеду взять нехудо…
Вдруг — сердце ёкнуло. Увидел отец Варсонофий фигуру знакомую. Ходит меж рядами человек, лицо каменное, глазом зыркает. Вырядился в рясу монашескую, а глаз-то колючий, острый. Пытливый глаз.
Да это ж Карамышев, Степан. Он, точно он! И шрам под подбородком приметный — кто может и не заметит, а ключник ростом не вышел, телом округл, пузат слегка, плечистому детине Карамышеву в пуп дышит, в жёсткое, совсем не иноческое лицо — снизу смотрит.
Чего ему тут надобно? Чего высматривает? Боярин беглого нижегородского князя Даниила Борисовича по Владимиру без тайной надобности, без злого умысла разгуливать не будет… И подумать боязно…
Карамышев тоже заметил ключника, сверху в упор поглядел, словно пригвоздил тяжёлым взглядом. У Варсонофия душа в пятки и ушла.
Смутился, заюлил, забормотал незнамо зачем, словно оправдывался:
— Да вот, к владычному столу рыбки подороже, да зелени, да…
— Значит, будет сегодня? — понизив голос, перебил его Карамышев.
— Ожидаем, с радостью и благоговением! — с готовностью закивал ключник.
Карамышев надменно поднял бровь:
— С радостью, говоришь?
Нависая над низкорослым ключником, нахмурился, зыркнул по сторонам, пошарил в рукаве и вложил в пухлую потную ладонь увесистую продолговатую гривну-новгородку:
— Меня не видел, ясно?
Ключник так и обмер, с серебряной новгородкой, зажатой в мягком кулачке. Точно — соглядатай!
Поскорее хотел гривну убрать с глаз долой, и тут ему снизу, из-под наброшенной на пустые корзины рогожи чёрт высунулся. И рожа чумазая чёрта этого будто ему давно знакома. Смотрит, на него ключника смотрит, на гривну эту, чтоб её, белки таращит…
Лицо у ключника пятнами пошло, перед глазами поплыло всё. Весь в поту ключник, привалился к прилавку, ноги как ватные… Открыл глаза — нет никого.
Уф, чего только не примерещится на жаре да со страху-то.
А страх его, ключника, уже который день не отпускает — скоро-скоро отвечать придётся, куда ушли запасы, и на какие надобности растрачена казна владычная.
«Вот ежели только что случится неожиданное…»
Ох, сам даже испугался отец Варсонофий мыслей своих неправедных. Но ежели всё-таки что — пожар какой, или набег, не приведи Господь, можно было бы списать все недостачи, да убыли из казны…
Ох, неладное в голову полезло… Кое-как в себя пришёл, поднялся, вытер лысину. Прикрикнул на помощника, что тащил корзины, чтоб поторапливался, да с базара поскорее засеменил, отдуваясь и фыркая.
Кроме встречи митрополита сегодня у него ещё одно дело неотложное наметилось.
Чёрт меж тем выпростал руки-ноги из рогожи, вылез из-под прилавка, утёрся рукавом, шмыгнул носом и прочь зашагал. Никакой он не чёрт, конечно, а просто мальчишка, грязью слегка измазанный.
Ключник, помощника с корзинами на кухню отправив, сам к наместнику поспешил, посоветоваться. Всё ж таки смутно на душе было. Хотелось беспокойство своё с Юрием Васильичем Щекой, наместником владимирским, разделить.
И на тебе — только пришёл ключник к нему на широкий двор, а Щека-то уже готов к отбытию. Стоит у резного крыльца — утробистый, грузный, краснорожий, в сапогах высоких, по-походному одетый, а к нему коня осёдланного отрок подводит.
В свою вотчину собрался, в Переславль, и дружина — с ним, а как же.
«Убегает!» — подумалось. Тоже, поди, не слишком рад приезду владыки — прихватил, грехом, и наместник кусок митрополичьих вотчин.
«Доложу, и грех с души, пущай сам решает, что делать — тревогу бить и в Москву за помощью слать, или…»
На носочки встал, шепнул на ухо дородному Юрию Васильевичу про Карамышева. Всё как есть выдохнул про утреннюю встречу. Мол, видел в торгу Карамышева, не иначе — соглядатай, и прочая.
Только про гривну позабыл сказать. И о личном разговоре с соглядатаем — умолчал. Да и про чёрта примерещившегося не стал сообщать… Последнее вообще к делу не относится, пожалуй.
Щека выслушал. Даже бровью не повёл. Отмахнулся якобы беспечно. Пробасил из утробы своей объёмистой, как из бочки:
— Привиделось! Откуда ему здесь быть-то! — и на коня взгромоздился. А у самого зажглось в лице что-то.
