Лето без каникул - [13]

Все, чем так гордились в Больших Пустошах — асфальтной дорогой, домами под шиферными крышами, телевизионными антеннами на крышах — всего этого Наталья Захаровна просто не замечала, бессознательно выискивая то, что возвращало ее в молодость, когда ничто не говорило ей о том, что впереди ее ждут лишь заботы о большой семье. Вон скамейка у ворот дома — она такая же, как была и тогда, выстроганная из березовой плахи… И мостки, где полощут белье, с перилами, а из воды торчат булыги. И, увидев колышущуюся в открытом окне занавеску, ощутила терпкий запах герани.

Так видеть Большие Пустоши Игорь не мог, потому что он смотрел на них через будущее, стараясь представить себе, как он будет жить в этой деревне, работать трактористом — неважно, пахать поле, возить корма или доски вон с той лесопилки, что расположена между гаражом и мастерскими. И еще имело для него значение, что речка близко от деревни, и клуб есть, и большие, хорошо оборудованные мастерские, а следовательно, много машин — в общем, жить и работать можно.

На обратном пути они шли мимо правления. Русаков из окна окликнул Игоря:

— Заходи, комсорг!

Наталья Захаровна пошла домой, а Игорь свернул в контору. Иван Трофимович взглянул испытующе.

— Вот уж верно: не было ни гроша, да вдруг алтын. Так сколько вас?

— Класс небольшой…

— А что делать умеют?

— Есть трактористы, слесаря, плотники… А девочки на ферме проходили практику…

— Коров и я могу доить, да доярка из меня плохая.

— Еще птичница есть. Нина Богданова… И воспитательница детского сада.

— Не пришлось бы мне для вас детский сад открывать… Только, чур, не обижаться. А трактористы ваши завести рукояткой трактор смогут? А ну, покажи свою руку. У всех такие? Игнашов ваш тоже тракторист?

— Нет.

— Плотник? Тоже нет? А слесарить может?

— Он литератор.

— Литератор? — Иван Трофимович помрачнел: — Эх, ребята, чую, возни мне будет с вами… Ходи за вами. Ну да ничего. Занесло вас ко мне — так тому и быть. — И спросил: — Значит, единогласно? Так ведь сказала Яблочкина?

— Единогласно, всем классом, — подтвердил Игорь.

— Ладно, ладно, поживем — увидим. А сейчас я хочу, чтобы ты, как комсорг, понял одну истину. Вот говорят: добрый человек, злой, умный или глупый. А ведь у всякого коллектива тоже есть свой характер. Как он образуется — толком мы еще не ведаем. Но вот про характер Больших Пустошей скажу. Люди кормятся наполовину усадьбой да приработками, а о колхозе думают: «Нам, видать, жить и жить в деревне, а у молодежи нашей прямая дорога в город». Так вот, есть у меня тайная мысль: а что, если с вашим приходом начнет переделываться характер нашего колхоза? А почему бы и нет? Вы начали, а вас поддержат другие. Да и те, кто ушел, назад потянутся. Вот и новый характер у коллектива появится. Только, избави бог, если спугнем мы молодежь. Смотри, Игорь, пуще огня этого бойся.

Всю дорогу до дома Шеломов мысленно перебирал свой разговор с Русаковым. Непонятно, почему Яблочкина предупреждала быть с ним начеку. Русаков ему определенно нравился.

10

Каждый школьный выпуск был большим событием для Больших Пустошей. Для тех, у кого сыновья и дочери кончали школу, чьим детям это предстояло в будущем, и даже у кого не было детей. Эти «болели» за своих знакомых и тем самым ощущали в себе некое подобие родительских чувств. Но переживали это событие большепустошцы по-разному. Родители троечников старались как можно реже встречаться со знакомыми, чтобы освободить себя от необходимости отвечать на такой щепетильный вопрос: «Ну, как там сдает ваш?» Наоборот, родители, чьи отпрыски сдавали на пятерки, возмущались, если их не спрашивали об отметках. Это воспринималось, как равнодушие к их чаду и неуважение к ним самим. Наиболее шумную деятельность развивали отцы и матери четверочников. Четверка — это почти пятерка. Такая близкая и, конечно, случайно ускользнувшая. И тут есть о чем поговорить: во-первых, об учителе — известно, у каждого есть свои любимчики; во-вторых, о папашах, занимающих некую должность, — знаем, как он тянет своего сынка на пятерку; и, наконец, о самом безвинно пострадавшем — подумать только, растерялся ребенок!

Обычно вслед за экзаменационными волнениями следовали мучительные размышления над тем, а куда податься дальше с аттестатом зрелости. В какой институт? А может быть, в техникум? А не плюнуть ли на все эти институты, техникумы — поехать в город и там за год-другой приобрести высокую квалификацию — гляди, и сразу жалованье под стать инженеру. Эта, уже после-экзаменационная, пора не проявляла себя столь шумно, и была полна тайн, потому что часто выбор дальнейшего жизненного пути определялся не склонностями выпускника школы и даже не его возможностями, а обстоятельствами, не имеющими никакого отношения к школе, институту или будущей профессии.

Издавна существовала традиция прибиваться в городе к земляку, своему человеку. Она живуча и часто решает выбор пути после школы. И тут, понятно, надо поменьше болтать и побольше поглядывать на других: кто куда пришвартоваться думает? Покойной Авдотьи внук — в профессорах, а свекор Нюшки вроде генерала, и Ефимов сынок — тоже полезный человек — инженер на большущем заводе, корабли строит. Даже Васька Про́цент имел свою цену в глазах таких, как Лукерья Кабанова… Он мог по-своему устроить ее жизнь.