Лето бабочек - [123]
– Скажи им, что я хочу их видеть. – Борис подался вперед и схватил меня за руку.
Я отстранилась от него, но его хватка была – как и раньше – мертвой. Я посмотрела на него. Он пьян, подумала я, или просто спятил. Он не брился уже несколько дней, и густые каштановые волосы торчали в самых неожиданных местах – на скулах, на ключицах. Его и без того желтые глаза были налиты кровью, одежда потрепана и местами порвана, как будто он спал прямо на земле.
– Они не хотят вас видеть, – сказала я. Мне было страшно, но я знала, что, как и в прошлый раз, я не должна показывать этого – и почему-то, даже больше, чем в прошлый раз, я не могла позволить ему изнасиловать меня. Не могла.
Он потянулся к моей шее, притягивая меня к себе. Его большие розовые руки сжали мои кости, выталкивая из меня дыхание. Я болталась перед ним, размахивая руками. Хрустальная ваза, стоявшая на каминной полке, разбилась – она была кузины Миши, как она всегда говорила. Она ухаживала за ней, потому что она очень ценной, стоила тысячи фунтов.
– Мне нужно их увидеть, – прошипел Борис мне в лицо. – Скажи мне, где они. – Я вздрогнула от его горячего, мясистого дыхания. – Джинни сказала, что поможет. Она ушла, и…
Он перешел на русский, когда мир поплыл у меня перед глазами. Я думала, что потеряю сознание, и, кажется, потеряла на мгновение, но, снова освободив руки, я потянулась вперед и ударила его ногой в пах, отскочив, так что упала на землю, а он упал на столик и на пол. Приземлившись, я почувствовала что-то острое и поморщилась, но встала и посмотрела на Бориса, который с трудом поднялся на ноги. Потом я поняла, что сильно просчиталась. Его лицо застыло с остекленевшим выражением, и он нащупал свой ремень, направляясь ко мне, и я попятилась к дивану. Это был конец.
Я пнула его еще раз, боль в ноге усилилась, и сказала:
– Хорошо. Они ушли. Они уехали сегодня утром.
Он помолчал.
– Они видели утреннюю газету? Сообщение от Друбецкого?
Если бы я спросила, это спасло бы их?
– Да, – сказала я. Еще одна ложь. – Да, все было хорошо. Они сразу уехали.
– Они уехали? – Борис хмыкнул. – Хорошо. – Одним движением руки он ущипнул меня под челюстью, по обе стороны от шеи, и у меня снова закружилась голова. – Ты уверена? Они уехали в Париж? У меня есть лишние деньги, им не нужны деньги?
Я моргнула, пытаясь не потерять сознание, и поняла, что не могу вернуться к тому, что сказала. Он убьет меня.
– Понятия не имею. Но они уехали.
– Что ж, хорошо.
Я потерла лицо руками, когда он повернулся к двери и крикнул через плечо:
– Я скоро приду за тобой, малышка. Я преподам тебе хороший урок. – Он улыбнулся, глядя на дверь. – В следующий раз не жалуйся, ладно?
Я ничего не ответила, и он захрустел разбитым стеклом на полу и захлопнул за собой дверь. Она громко стукнула, отскочив назад в раму. Мои руки дрожали, шея болела. Только когда я встала, я поняла, что из ноги идет кровь, и когда я сняла ботинок, то увидела, что осколок стекла из разбитой вазы застрял внутри моего правого ботинка и вонзился в лодыжку. Он торчал, окровавленный, слегка поблескивая.
Я хотела, чтобы Эл была здесь. Не чтобы вынуть стекло из ноги, каким-то волшебным образом. Нет, потому что я знала, что уже совершила ошибку, солгала слишком много – и это не было похоже на ложь, которую я говорила себе или скрывала от Эл. Она знает, что делать, она всегда знала, и она будет действовать спокойно, все будет хорошо. Если я не смогу пойти в библиотеку или как-то еще найти газету, Эл найдет ее. Теперь я должна была это сделать. Я должна была увидеть сообщение в сегодняшней газете.
Стараясь сохранять спокойствие, я сняла ботинок и наклонила голову, положив оба больших пальца на гладкий свод стопы по обе стороны отверстия, пытаясь вытолкнуть осколок.
Это было трудно, потому что я все время думала, что упаду в обморок. Я ясно видела отверстие; есть что-то нереальное в постороннем предмете, торчащем из вашей кожи. Но мой разум продолжал скакать, погружаясь в себя, перегруженный вопросами, и мои руки были скользкими от пота, когда я пыталась двигать осколок. Я чувствовала, как он все глубже погружается в мою тонкую плоть, двигаясь под кожей.
Желчь подступила к горлу. Моя рука соскользнула, и в этот момент раздался стук в дверь. Он был громким – почти бешеным. Я попыталась встать и поняла, что не могу.
– Эл? Это ты?
В дверь забарабанили громче. Я подумала, что это не может быть он, только не это.
Страх сделал меня честной. Потом, конечно, я поняла, что это Миша или Михаил без ключей.
– Толкайте! – закричала я. – Она на защелке!
Видите ли, я была рада. Я скажу им: я все им объясню. Сейчас они пойдут и найдут объявление, и у меня будут неприятности, возможно, серьезные, но все можно будет исправить. С легким щелчком дверь распахнулась, и я посмотрела на фигуру в дверном проеме, со шляпой в одной руке, полуденный свет ворвался вслед за ней.
– Вот ты где, – сказал он. – Встань, когда я с тобой разговариваю.
Это был мой отец.
Вот как это произошло. У Ашкенази было двое детей, Валентина и Томас. Им было, соответственно, двенадцать и пятнадцать лет, и они остались с сестрой Миши, Анной, в Вене, четыре года назад, когда их родители отправились в Англию, чтобы устроить лучшую жизнь для них всех.
День, когда Марта Винтер решила разрушить свою семью, начался обыкновенно, как всякий другой день… Марта, жена и мать троих детей, садится одним летним утром, чтобы написать приглашения для гостей на свое восьмидесятилетие. Она знает, что в этот день все изменится. Марта расскажет правду, потому что больше не может молчать. Все то, что они создавали и строили вместе с мужем больше пятидесяти лет, разлетится на мелкие щепки. Приглашения отправляются в разные уголки мира, и вот уже на празднество спешит доктор Билл, интеллектуалка Флоренс и добропорядочная Дейзи.
Соловьиный Дом – место, где всегда была счастлива семья Хорнер. Здесь Эдвард Хорнер, всемирно известный художник, написал свою знаменитую картину «Сад утрат и надежд». Он сжег ее перед смертью, ничего не объяснив любимой жене Лидди. Спустя годы правнучка Эдварда, Джульет, окажется на пороге Соловьиного Дома. Что скрывает эта земля, на которой цвели яблони, строились планы и разбивались сердца?
Тони и Алтея Уайлд — красавцы, купающиеся в лучах славы, актеры, известные всем, мои родители. Ими восхищались, им завидовали, их любили. Их называли Дикими Цветами, такими яркими и независимыми они были. Каждое лето мы проводили в доме у моря — в доме, который приютил моего осиротевшего отца во времена, когда мир разрывали ужасы Второй мировой войны. Отец был моим героем, моим лучшим другом, он подарил нам с братом золотое детство, но призраки прошлого никогда не отпустят его. И рано или поздно они настигнут нас всех.
Ф. Дюрренматт — классик швейцарской литературы (род. В 1921 г.), выдающийся художник слова, один из крупнейших драматургов XX века. Его комедии и детективные романы известны широкому кругу советских читателей.В своих романах, повестях и рассказах он тяготеет к притчево-философскому осмыслению мира, к беспощадно точному анализу его состояния.
Как отличить зло от греха? У каждого человека в жизни были поступки, которые он скрывает от других. И хладнокровный убийца, и старик-пьяница пытаются обрести прощение...
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Последние рассказы автора несколько меланхоличны.Впрочем, подобно тому, как сквозь осеннюю грусть его портрета в шляпе и с яблоками, можно угадать провокационный намек на «Девушку с персиками», так и в этих текстах под элегическими тонами угадывается ирония, основа его зрелого стиля.
Лирический роман об одиночестве творческого человека, стремящегося к простому житейскому счастью на склоне.Впервые опубликован «Октябрь», 2003, № 8.
Писать рассказы, повести и другие тексты я начинал только тогда, когда меня всерьёз и надолго лишали возможности работать в кинематографе, как говорится — отлучали!..Каждый раз, на какой-то день после увольнения или отстранения, я усаживался, и… начинал новую работу. Таким образом я создал макет «Полного собрания своих сочинений» или некий сериал кинолент, готовых к показу без экрана, а главное, без цензуры, без липкого начальства, без идейных соучастников, неизменно оставляющих в каждом кадре твоих замыслов свои садистические следы.