Летняя королева - [31]

– Ты убил де Лезе? – Она надела перчатку.

– Это было необходимо, – резко произнес он. – Они бросили мне вызов. Я проявил снисходительность к жителям Пуатье, но в Тальмоне пришлось продемонстрировать суровость. – Он хмуро посмотрел на жену. – Незачем было Сугерию мчаться в Пуатье. Я отлично справлялся самостоятельно, а его приезд ослабил мои позиции. Теперь все считают меня слабаком, на вторых ролях, ведомым, но я им показал, всем показал. – Лицо его скривила гримаса. – Де Лезе отрекся от своей клятвы и опозорил нас, забрав кречетов. Догадываешься, что я сделал?

Алиенора покачала головой, настороженно глядя на мужа.

– Я собственным мечом отрубил ему руки и ноги и приказал прибить их к воротам замка – в назидание другим. Пусть никто не смеет брать то, что ему не принадлежит, или обманывать меня.

Глаза его казались почти черными из-за того, что расширились зрачки, и Алиенора испугалась, не зная, чего ожидать от него еще. Пред ней стоял не набожный и неуверенный юнец, а дикое и свирепое существо. Она протянула руку в перчатке и попросила:

– Дай мне птицу.

Людовик пересадил сокола на запястье Алиеноры, и теперь уже оба уклонялись от взмахов крыльев. Алиенора почувствовала вес птицы, ее невероятную силу. Кречет – самая большая и красивая разновидность сокола. Он уступает в силе только золотому орлу.

– Suau, mea reina. Suau, – забормотала Алиенора на своем южном наречии. – Спокойно, моя королева, спокойно.

Она поглаживала соколиную белую грудку, приговаривая ласковые слова. И постепенно птица перестала хлопать крыльями и перебирать лапами, цепко обхватив руку Алиеноры. На макушке кречета осталось коричневое пятно.

Людовик не сводил глаз с Алиеноры, по-прежнему тяжело дыша, и пока она успокаивала птицу, он тоже успокоился и уже не смотрел так дико.

– Ты поступил, как счел нужным, – сказала она.

Он напряженно кивнул.

– Да, как счел нужным, – повторил он и сжал кулаки. – Сугерий доложил мне, что ты потеряла ребенка.

Ее пронзило горе и чувство вины, но она сохранила спокойствие из-за птицы на руке.

– Этого не должно было случиться.

– В праздник святого Дионисия, как мне было сказано, – чуть ли не с упреком произнес он. – Бог, должно быть, был чем-то недоволен. Мы, наверное, провинились перед Ним, раз Он забрал свою милость. Я помолился и покаялся в соборе Пуатье.

– Я тоже молилась.

Мысль о потерянном ребенке стала ее безмолвной мукой. Она ощущала потерю так, словно ее собственная жизненная искорка не загорелась. Неужели она действительно совершила проступок? Это не давало ей покоя.

Людовик прокашлялся.

– В Пуатье я услышал от одного священника, что наш брак не будет благословлен потомством из-за близкого родства.

Алиенора горестно взглянула на него:

– Священники часто говорят от себя, а вовсе не передают слова Бога. Разве церковь не связала нас браком, разве не она благословила нас с самого начала? Так неужели та же самая церковь теперь передумала из-за какой-то прихоти? – Она заговорила с жаром, и птица сразу разволновалась, захлопала крыльями. Алиенора снова ее успокоила и обуздала свой гнев.

– Да. – У Людовика словно от сердца отлегло. – Конечно, ты права. – Он потер лоб.

– Я прикажу сокольничему поставить здесь насест для нее, – сказала Алиенора.

Людовик выдохнул, понуро ссутулился. Она увидела темные круги у него под глазами – признак огромной усталости – и кивнула на кровать рядом с собой.

– Иди сюда, – предложила она. – Поспи немного, и голова прояснится.

Он повалился на кровать, растянулся и почти мгновенно уснул. Алиенора посмотрела на его длинные руки, ноги, светлые волосы и красивое лицо, затем взглянула на сокола с коричневыми пятнами на белом оперении, и содрогнулась.

Глава 12 Париж, весна 1140 года

Алиенора была занята все утро: ходила на мессу с Людовиком, отвечала на письма из Аквитании, принимала просителей, но в конце концов нашла немного времени и для сестры, которая примеряла новые платья.

Самый красивый наряд предназначался для празднования Дня святой Петрониллы в последний день мая. Розовый шелк удивительно подчеркивал красоту каштановых волос и глаз цвета лесного меда. Многие отмечали, что Петронилла пошла в бабку, Данжероссу де Шательро, феерическую красавицу, прославившуюся тем, что бросила мужа и убежала с любовником, дедушкой Алиеноры и ее сестры, Гильомом IX, герцогом Аквитании. Впрочем, никто не вспоминал тот давнишний скандал. В основном говорили о том, какой красавицей становится Петронилла.

Платье расшили сотнями маленьких жемчужин. Они повторялись и на двойном поясе платья и в кольцах Петрониллы. Еще больше жемчуга сверкало в косах и по краю вуали. Алиенора не просто потакала прихотям маленькой сестренки. Для нее это было торжество в честь вступления Петрониллы во взрослую жизнь. Роскошный наряд свидетельствовал о том, что сестра защищена богатством и властью, а потому – неприкасаема. Одежда точно так же служила оружием и защитой, как рыцарский меч и щит.

Петронилла взмахнула юбками, позволив взглянуть на лодыжки, обтянутые шелком, и вышитые туфельки.

– Отец очень бы тобой гордился, – произнесла Алиенора.

– Жаль, что его здесь нет. – Петронилла перестала улыбаться, но ее глаза тут же зажглись, когда она увидела в дверях Рауля де Вермандуа.