Летний этюд - [57]
— Я его спрашивала, Йозефа: По-твоему, мы поступаем правильно? Когда не говорим ей, каковы ее дела. Она же хочет знать. — Это по-твоему, сказал он мне. Ничего она знать не хочет. Сама недавно призналась: Если у меня это, сказала она, не говорите ничего. Обманывайте меня, только обманывайте как следует.
— Когда вечером он кладет свои толстые прохладные лапищи мне на живот, а там что-то трепещет, наконец-то трепещет, и снова струятся жизненные соки, и я чувствую в себе великий божественный покой, тогда я счастлива. Деревья. Дождь. Остаточек природы, пока безумие не поглотило все и вся.
— Может, все-таки попробуешь, сказала я Йозефу, а он ответил: Сейчас мне нельзя размякнуть, именно сейчас нельзя. Знаешь, что тогда будет? Все рухнет. Я сказала: Ты боишься, что все рухнет; а он сказал: Конечно, боюсь. Я сказала: Йозеф, она ведь умирает. Он сказал: Кому ты это говоришь? Что я могу сделать? Разве я в силах удержать ее? Я что, Бог?
— Я словно бы виновата — в том, что больна, что я обуза и больше не владею собой, не могу безропотно принять свои мучения. Протоплазма потускнела, замутилась. Я выбиваюсь из сил. Выбиваюсь из сил. Как бы съеживаюсь. Все пересохло. Через Йозефа ко мне доходит слишком мало жизни. Кожа у него опять становится все толще, а у меня — все тоньше, все ранимей.
— Она требует невозможного, сказал он, Йозеф. — Нападает на меня — слышишь? — язвит, вынимает душу. Можешь себе такое представить? Она будто обязана напоследок совершить в этом мире еще одно — сорвать с меня панцирь. Человека в панцире она, мол, рядом не потерпит. А ведь прекрасно знает, что мне пришлось научиться бесчувственности. Иначе я бы не выжил в концлагере. Не выдержал бы памяти о концлагере. И теперь они снова кстати, мои треклятые навыки. Все по-прежнему со мной, понимаешь? Что выучил, то выучил.
— Действие капельницы слегка слабеет, сегодня мне получше, только отечность не проходит, тесненье и дерганье внутри. Одиночество больничной постели. Болезнь становится единственной истиной, все прочее — ложь. Сколько ни заглядывай в себя, в ответ встречаешь только ответный взгляд болезни. Неужели было когда-то время без болезни? Нет-нет да и нагрянет весточка оттуда. Гранки книги. Я написала ее до болезни, и теперь мне трудно принять ее. Она кажется мне фальшивкой.
— Но послушай. Так случается с тобой каждый раз. С каждой книгой. Ты сопереживаешь лишь в первый раз.
— И в последний. Не спорь. Слушай меня. Я не знаю, кому еще это сказать. Когда придет срок, ты должна позаботиться, чтоб меня избавили от последних невыносимых болей. Ты понимаешь, что я имею в виду. Прошу тебя. Не забудь. Я серьезно.
— Ты говорила, прислонясь к деревянному столбу, подпиравшему крышу, на меня ты не смотрела, глядела в окно, на лужайку, на вишню. Я сказала, что подумаю. Обещать я ничего не обещала, и не испугалась. Вопрос, на кого можно положиться в черный день, который тебе предстоит, не чужд никому. Меня просто оглушило, что для тебя этот человек — я. Понимание, жалость, беспомощность, злость — все вперемешку. Ты наверняка знала: обещать я ничего не могла. И я ничего не обещала. Сказала, что подумаю. И все. Вечерело, освещение изменилось, ты быстро повернула ко мне голову, в своей особой манере, — я вижу тебя, вижу твой взгляд. Потом вновь лишь твой силуэт на фоне окна. Об этом мы никогда больше не заговорим.
— И кое о чем другом тоже. Отчего ты никого к себе не подпускаешь.
— А как ты думаешь, зачем я пишу?
— Чтоб на свой лад создавать фальшивки, наверно, так.
— Хитрюшка. Ты-то пишешь по другим причинам.
— По менее важным, наверно.
— Пожалуй. А может, тебе бы это не понадобилось, если б ты по-настоящему жила. Кстати, если хочешь знать: стареть означает, что самые важные причины мало-помалу утрачивают важность.
— Вот уж не верю. Это преходящая слабинка, дорогая моя.
— Посмотрим. В том, что клещи отпускают, хотя бы и на время, есть некий смысл. Ну да хватит этой болтовни.
— Вот именно. Ты, кажется, хотела рассказать мне о дожде.
— Нынче последний день лета. Дождь льет все сильней. Только что, накинув плащ с капюшоном, я ходила к госпоже Фреезе, которая снабжает нас яйцами. Я рассчиталась за яйца, положила деньги на кухонный стол, а она не отпустила меня, пока не рассказала самые свежие деревенские новости. Госпожа Фреезе большая сплетница и резонерка, мы, конечно, все чуточку этим грешим, но у нее это главная черта характера. Речь шла о Шепендонках, ты ведь с ними знакома, Штеффи. А знаешь ли ты, что они очень гордые? «С письмом у них слабовато», что правда, то правда, а точнее, совсем никуда. Эрна ходит ко мне, когда ей нужно оформить приглашение для сестры из Польши, бесплатно она помощь не принимает, обязательно отдаривается миской яиц. А Фриц рассказал нам, почему он теперь пьет больше прежнего: кооператив отобрал у него свинарник, у него там в книгах прирост с убылью никак не сходился, вот и перевели на корма, обидно все ж таки. А что будет с Ингой, лицемерно сказала госпожа Фреезе, с Эрниной дочкой, коли она не сдаст за десятый класс, на почту-то ей тогда не устроиться, а она телеграфисткой хочет стать, нравится ей это дело. На сей счет госпожа Фреезе была настроена весьма скептически, Юрген-то опять же в конфликт с властью вступил. Тут я прямо онемела, потому что власть — это не кто иной, как сын госпожи Фреезе, с недавних пор деревенский полицейский и с давних — друг Юргена Шепендонка, они учились в одном классе; так вот, в минувшую субботу молодой Фреезе после танцев подкараулил школьного приятеля на дороге к «коту», чтобы уличить его в езде в нетрезвом состоянии, хотя Юрген оставил мотоцикл в сарае и тихонько катил себе на велосипеде по безлюдной дороге. В час ночи. Штраф? — крикнул он сыну госпожи Фреезе, деревенскому полицейскому. Тебе? И добавил словцо, равнозначное оскорблению должностного лица при исполнении служебных обязанностей, да еще, видать, малость поцапался со старым дружком, и тот, при исполнении служебных обязанностей, оторвал ему от куртки рукав. Вот и узнала я теперь от госпожи Фреезе, что семейству Шепендонк грозит судебный процесс, а в заключение услыхала: Иным людям помочь просто нельзя. — Штеффи, ты когда-нибудь размышляла о великом множестве людей, которым нельзя помочь? Только присмотрись — они всюду.
Криста Вольф — немецкая писательница, действительный член Академии искусств, лауреат литературных премий, широко известна и признана во всем мире.В романе «Медея. Голоса» Криста Вольф по-новому интерпретирует миф о Медее: страстная и мстительная Медея становится в романе жертвой «мужского общества». Жертвой в борьбе между варварской Колхидой и цивилизованным Коринфом.
Открывает августовский номер 2016-го года подборка «Современный немецкий рассказ». Первый — «Лучшие годы» писательницы, литературного критика и журналистки Эльке Хайденрайх. В крайне прохладных отношениях восьмидесятилетней матери и вполне зрелой дочери во время совместной краткой поездки в Италию неожиданно намечается потепление, и оказывается, что мать и дочь роднит общий любовный опыт. Перевод Елены Леенсон.«Зимняя рыба» Грегора Зандера(1968). Не больно-то удачная рыбалка сводит вместе трех одиноких мужчин.
Действие происходит в 1960–1961 гг. в ГДР. Главная героиня, Рита Зейдель, студентка, работавшая во время каникул на вагоностроительном заводе, лежит в больнице после того, как чуть не попала под маневрирующие на путях вагоны. Впоследствии выясняется, что это была попытка самоубийства. В больничной палате, а затем в санатории она вспоминает свою жизнь и то, что привело её к подобному решению.
В сборнике представлены повести и рассказы наиболее талантливых и интересных писательниц ГДР. В золотой фонд литературы ГДР вошли произведения таких писательниц среднего поколения, как Криста Вольф, Ирмтрауд Моргнер, Хельга Кёнигсдорф, Ангела Стахова, Мария Зайдеман, — все они сейчас находятся в зените своих творческих возможностей. Дополнят книгу произведения писательниц, начавших свой творческий путь в 60—70-е годы и получивших заслуженное признание: Ангела Краус, Регина Рёнер, Петра Вернер и другие. Авторы книги пишут о роли и месте женщины в социалистическом обществе, о тех проблемах и задачах, которые встают перед их современницами.
В книгу вошли лучшие, наиболее характерные образцы новеллы ГДР 1970-х гг., отражающие тематическое и художественное многообразие этого жанра в современной литературе страны. Здесь представлены новеллы таких известных писателей, как А. Зегерс, Э. Штритматтер, Ю. Брезан, Г. Кант, М. В. Шульц, Ф. Фюман, Г. Де Бройн, а также произведения молодых талантливых прозаиков: В. Мюллера, Б. Ширмера, М. Ендришика, А. Стаховой и многих других.В новеллах освещается и недавнее прошлое и сегодняшний день социалистического строительства в ГДР, показываются разнообразные человеческие судьбы и характеры, ярко и убедительно раскрывается богатство духовного мира нового человека социалистического общества.
Современные прозаики ГДР — Анна Зегерс, Франц Фюман, Криста Вольф, Герхард Вольф, Гюнтер де Бройн, Петер Хакс, Эрик Нойч — в последние годы часто обращаются к эпохе «Бури и натиска» и романтизма. Сборник состоит из произведений этих авторов, рассказывающих о Гёте, Гофмане, Клейсте, Фуке и других писателях.Произведения опубликованы с любезного разрешения правообладателя.
Эта книга о тех, чью профессию можно отнести к числу древнейших. Хранители огня, воды и священных рощ, дворцовые стражники, часовые и сторожа — все эти фигуры присутствуют на дороге Истории. У охранников всех времен общее одно — они всегда лишь только спутники, их место — быть рядом, их роль — хранить, оберегать и защищать нечто более существенное, значительное и ценное, чем они сами. Охранники не тут и не там… Они между двух миров — между властью и народом, рядом с властью, но только у ее дверей, а дальше путь заказан.
Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.
Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.
Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.
Три смелые девушки из разных слоев общества мечтают найти свой путь в жизни. И этот поиск приводит каждую к борьбе за женские права. Ивлин семнадцать, она мечтает об Оксфорде. Отец может оплатить ее обучение, но уже уготовил другое будущее для дочери: она должна учиться не латыни, а домашнему хозяйству и выйти замуж. Мэй пятнадцать, она поддерживает суфражисток, но не их методы борьбы. И не понимает, почему другие не принимают ее точку зрения, ведь насилие — это ужасно. А когда она встречает Нелл, то видит в ней родственную душу.
Прочную известность Ярославу Чейке принесли его поэтические сборники. С выходом в свет повести «Дела закулисные» чешский читатель получил возможность открыть ее автора для себя заново уже как одаренного прозаика. Чем живут молодые люди, кому и во что верят, за кем идут — этими и многими другими вопросами задается в повести автор, рассказывая о юноше, начинающем свою трудовую жизнь рабочим сцены. Пора взросления и мужания героя, его потерь и приобретений, воспитания чувств и гражданской позиции приходится на сложный период — кризисные для Чехословакии 1969–1970 годы.
Поймать лисицу — первое крупное произведение писательницы. Как и многие ее рассказы, оно посвящено теме народно-освободительной борьбы. В центре повести — судьба детей, подростков, оказавшихся в водовороте военного лихолетья.
Танзанийская литература на суахили пока еще мало известна советскому читателю. В двух повестях одного из ведущих танзанийских писателей перед нами раскрывается широкая панорама революционного процесса на Занзибаре.И портовые рабочие из повести "Кули", и крестьяне из "Усадьбы господина Фуада" — это и есть те люди, которые совершили антифеодальную революцию в стране и от которых зависит ее будущее.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.