Летний дождь - [26]

— Как — в пионерлагере? Ты с ума сошла! Парню семи нет!

— Ой, потише, пожалуйста! Раскричался! Я отправила Сашу с одной знакомой учительницей, ему там будет хорошо. У меня экзамены, каждый день по группе! Диссертация! Хвостисты замучили! Что я, не могу отдохнуть от ребенка хоть месяц!

— Но ом же такой еще маленький… А вдруг заболеет, обидит кто… — А телеграмма словно жгла ему руку.

— Смотри-ка! Заботливый папа явился!

— Да, это правда — редко я вас вижу. Но… но теперь все будет по-другому… Рина, — выговорил Юрий это не любимое им ее полуимя. — Давай прямо сейчас съездим к Саньке вместе?

— Ко мне должна прийти студентка, — взглянула жена на него настороженно. — Завтра экзамены в двух группах. Что ты имел в виду, когда сказал: «Теперь все будет по-другому»? — И закурила нервно. — И потом… по-моему, я вызвала тебя не для выяснения наших отношений…

— Я совсем не помню отца, — с каким-то даже страхом посмотрел он опять в телеграмму. — Совсем… Рина, давай попробуем все сначала…

— Наездился? — едко начала она, — Устал? Захотелось семейного уюта? — но спохватилась, зажгла новую сигарету, отвернулась к окну.

— А я тебе что-то привез, — словно не замечая ее тона, сказал Юрий и достал из чемоданчика сверток, тряхнул перед ней ярким платьем. — Помнишь, ты была точь-в-точь в таком в тот вечер…

— О, боже! — вздохнула она снисходительно. — Ну, кто теперь носит синтетику? Теперь носят хлопок да стопроцентную шерсть. Опоздал ты, милый мой… И… и как бы тебе не опоздать к отцу: телеграмма пришла дня три назад…

— А ты… ты не поедешь со мной? — его особенно обижало это чужое «милый мой».

— Прости, не ко времени, но лучше уж сразу, — затушила она сигарету в пепельнице. — Я не Пенелопа.

Сначала он хохотнул: так нелепо она выглядела в образе Пенелопы. Потом до него дошел смысл сказанного ею.

— Та-ак, — сел он прямо на платье, брошенное на диван. — Та-ак! — Но тут же вскочил, навис над ней, выдавил хрипло:

— Запомни: Санькин отец я! Только я! Поняла? Никому не отдам! Никому! Где он? Где этот проклятый лагерь?

— Это тебе совсем необязательно, — спокойно сказала она. — Я не хочу, чтобы у моего сына был отец-заочник! — Но, увидев лицо Юрия, сдалась: — в «Сосновых Горках»…

В дверях он столкнулся с девушкой. Она как-то беспомощно и одновременно словно сочувствуя ему взглянула в его глаза. «Где-то видел», — подумал он и тут же забыл. У подъезда опустился на скамью, плохо веря в реальность происходящего. Закурил. Руки дрожали. Убирая пачку с сигаретами в карман, нашел там клочок бумаги, долго вспоминал, что за телефон записан на нем. Вспомнил, скомкал брезгливо: «Днем — кафе! Вечером — ресторан!»

Рядом кто-то всхлипнул. Студентка торопливо доставала из сумочки платок. «Когда она вышла — не заметил, — механически думал Юрий. — И где я ее видел? A-а, в тот вечер… Так это же — Шура… Схожу с ума… Вот так и сходят с ума… Какая же это Шура? Шура была тогда… в тот вечер… Ну-ка, друг, возьми себя в руки… Так. Теперь вставай и — к Саньке… Пионерлагерь „Сосновые Горки“… Вставай…»

— Вас тоже не допустила? — спросила, промокнув глаза, студентка. — Что теперь делать? Завтра экзамен, а я никак не могу сдать ей конспект одного урока… А без конспекта она не допустит до экзамена. Хожу к ней, хожу… — Губы ее опять скривились от обиды. — И все из-за этого проклятого ТСО…

— А что это такое, и с чем его едят? — вслух спросил он.

— Вы даже этого не знаете? — удивилась студентка. — Это же тема ее диссертации. A-а, вы, наверно, заочник! Заочников она терпеть не может. А нам — ох, как она нам надоела со своим ТСО. Технические средства обучения, — явно издеваясь, по слогам произнесла девушка. — Придумал же кто-то! Это музыка-то, голоса артистов — технические средства! А если я принципиально против? Если я сама хочу на уроках стихи читать? — и она опять готова была разрыдаться.

Юрий вспомнил о землянике и протянул ей пучок уже увядших ягод.

— Ой, землянка! — как на чудо, смотрела студентка па ягоды. — Мне отец всегда вот так, пучком, с поля приносил, веточками.

— Мне тоже, — сказал Юрий и вдруг так ясно вспомнил отца — даже дыхание перехватило.

…Вот стоят они у края поля. Голова Юры едва выше колена отца. Он держится за палец сильной руки, задирает голову изо всех сил вверх: уж очень что-то интересное видит сейчас отец. Глаза его такие радостные, зубы блестят на загорелом лице, ветерок шевелит спутанные полосы над веселыми глазами.

— Пап, пап, мне не видно, — приподнимается Юра на цыпочки. — Не видно, пап!

И тогда отец легко отрывает его от земли, подбрасывает вверх, и Юра оказывается у него на плече.

— Смотри, сынок, смотри, какой хлебушко мы с тобой вырастили! — хохочет отец. — Смотри!

Золотое сияние ослепляет Юру, и он тоже хохочет, жмурясь от этого сияния…

— Отец, — простонал, наверно, вслух Юрий, потому что студентка взглянула на него, спросила:

— Что вы сказали? Я говорю, ананас и ананас! — вдыхала она аромат ягод. — Меня недавно ребята из горного ананасом угощали. Я попробовала и говорю: земляника и земляника! Интересно, если их, ну, там негров, папуасов, угостить земляникой, они, наверное, скажут: как ананасом пахнет! Вы ели ананас? — И замолчала: странновато смотрел на нее этот молодой мужчина.