Летним вечером - [8]
— Осторожней! — испуганно вскрикивает женщина.
Но румяный краснощекий крепыш вовсе не требует никакой осторожности. Он широко таращит на мир любопытные глаза и, когда отец подбрасывает его кверху, заливается радостным смехом.
Мастер Колотухин, недавно ушедший на пенсию, сидит на скамеечке возле своего дома и с улыбкой наблюдает за ними.
— Желтовы! — кричит им он. — Вы чего же в гости не заходите?
— Филипп Назарыч! — обрадованно подходит к мастеру Василий. — Здравствуйте! Мы вас и не заметили.
— Здравствуй, здравствуй, Ниночка! Здравствуй, Вася.
Колотухин пожимает Желтову руку и склоняется над коляской.
— А как у нас поживает Василий Васильевич, а? Растешь, рабочий класс? Ну, расти, расти.
Старик делает рукой «козу» и щекочет маленького Желтова. Ребенок смеется беззубым ртом и розовой пухлой ручонкой цепко хватает Колотухина за палец.
„ДИПЛОМАТ“
Полдень. По людной и шумной улице, размахивая сумкой, неторопливо возвращался из школы шестиклассник Никита Огурцов. На вид ему меньше двенадцати лет. Он мал ростом, толстоват. В классе его дразнят «бочонком». Пальто у него застегнуто только наполовину, шапка съехала набок, а лицо выражает самое благодушное настроение.
Время от времени останавливается, читает давно знакомые вывески сначала как положено, потом буквы переставляет с конца: аптека — акетпа, почта — атчоп…
Накануне выпал первый снег, и улица от этого кажется шире и просторнее. Воздух необыкновенно прозрачен. Ноябрьское солнце висит невысоко, но светит ярко. Снег сверкает мириадами ослепительно блестящих точек, так что становится больно глазам, и люди жмурятся и улыбаются, радуясь первому снегу.
Улица полна знакомых шумов. Резко гудят автомобили на перекрестке, веселыми звонками перекликаются трамваи, шуршит под ногами снег. Возле огромной витрины, над которой блестит золотыми буквами вывеска «Спорттовары», Никита замедляет шаги и прежде всего кидает взгляд на правый угол, туда, где лежит предмет его мечтаний — беговые коньки.
Вспоминает, как папа, просматривая школьный дневник, похвалил его за отметки и сказал, что если и дальше будет учиться так же хорошо, он обязательно купит ему коньки.
Сегодня как раз папин день рождения. Вечером придут гости, папа, как всегда, станет особенно добрым и, если попросить как следует, он действительно купит.
Никита подхватывает сумку с книгами под мышку и в радостном возбуждении мчится по улице.
Дома, еще в прихожей, слышит он, как на кухне гремят кастрюлями. Это возится у плиты домработница Глаша.
— А, это ты. Ники! — выглядывая из кухни, говорит мама.
В это время Никита привык видеть мать лежащей на кушетке и листающей «Журнал мод», но сегодня она тоже на кухне.
Никита быстро кладет сумку и проскальзывает на кухню. Красная, распаренная Глаша стоит возле плиты, а перед ней на тарелке горкой лежат пирожки, такие румяные и поджаристые, что Никита не может удержаться, чтобы не взять один.
— Ники, ты опять испортишь себе аппетит, — укоризненно говорит мама. — Скоро будем обедать.
Мама всегда называет Никиту «Ники». По правде сказать, ему это не очень нравится, особенно когда она называет его так во дворе, в присутствии мальчишек.
— Глаша, — обращается к домработнице мама. — Накрывай на стол. Сейчас Петр Леонтьевич придет.
Приходит с работы отец, и все садятся обедать.
Никита с аппетитом ест борщ и прислушивается к разговорам. Папа опять начинает рассказывать про какого-то Тимофея Ильича: он ужаснейший человек, карьерист, выскочка и подхалим. Но начальство почему-то ценит его и недавно выдвинуло на должность, которую, по всем расчетам, должен был занять папа.
Мама внимательно слушает и поддакивает. Но вот в прихожей громко дребезжит звонок, родители переглядываются, папа недовольно морщит лоб, а Никита срывается с места: встреча гостей — его обязанность.
— Постой, постой! — останавливает его отец. — Если будут спрашивать меня, скажи… что я еще не приходил.
— А если это Аделаида Петровна, — торопливо добавляет мама, — скажи, что я ушла к портнихе.
Никита вприпрыжку бежит к двери и откидывает крючок.
На лестничной площадке стоит незнакомый мужчина в промасленной телогрейке. У него худое, давно не бритое лицо, через всю щеку тянется багровый рубец. Должно быть, он не шел, а бежал, потому что грудь его высоко вздымается, дышит он тяжело и прерывисто.
— Здравствуй, малец, — хрипло говорит он, отдуваясь и делая шаг вперед, в прихожую. — Мне бы Петра Леонтьевича. Он дома?
— Да… Ой, то есть… нет! Он еще не приходил.
— Не приходил? Вот досада! Где же он тогда может быть? Не знаешь?
В словах человека такое неподдельное огорчение, что Никита невольно краснеет за свою ложь. К счастью, в прихожей темно.
Вошедший устало опускается на сундук возле двери, вытирает со лба пот и продолжает, словно рассуждая сам с собой:
— Понимаешь, малец, дело какое… Только Петр Леонтьевич вышел, а у нас чуть было авария не приключилась. Мастер говорит мне: «Беги, догони инженера. Он, наверно, еще до дому не дошел». Ну, я и побежал. Да вот незадача…
Человек с досадой машет рукой, встает и уже в дверях оборачивается, опять словно рассуждая сам с собой:
