Летние сумерки - [3]

— Может, ты и права, — вздыхала Галя. — Но у меня-то и лицо противное. Я безнадежная уродина. Вся нескладная, будто на меня кто-то наступил и ударил по ногам… И почему я тогда, в детстве, не умерла?! Всем было бы легче. И мне, и маме.

— Что ты говоришь! — возмущалась Ирина. — Посмотри, какие у тебя руки и волосы!.. И вообще, главное у женщины — душа. Вот посмотришь, мы еще с тобой вылечимся. Сейчас медицина знаешь как развивается? Скоро все будут восстанавливать. В Америке была такая бегунья — Вильма Рудольф. Она тоже не ходила, а потом ее вылечили. Она много тренировалась и стала чемпионкой мира по бегу. Вот так вот!

Ирина утешала подругу; сама слабая, она поддерживала еще более слабую и от этого приобретала уверенность в себе. В такие минуты ей на самом деле казалось, что рано или поздно они будут такими, как все.

Здоровье у Ирины было неважное, подточенное операциями и лекарствами, и постоянными переживаниями, но никто не видел ее в унынии — она умела скрывать боль; к тому же унаследовала от матери легкий независтливый характер… Но все же полновесной жизнью она жила только во сне, и только во сне ее улыбка была по-настоящему счастливой.

Иногда Ирина ездила к Гале, и они выгуливали ее догиню Рэську. Галя жила в Щукино с матерью, худой, нервной женщиной, которая приходила с работы усталая, жаловалась на жизнь и не переставая курила. Галя тоже покуривала, но полулегально — мать ругала ее за «дурацкую привычку». Рэська была молодой нескладной собакой с уныло-задумчивой мордой.

— Моя Рэська немного дебилка все же, — как-то сказала Галя подруге, когда они гуляли в сквере. — Такая же уродка, как я. Правильно говорят, собака похожа на хозяина. У нее и походка какая-то спотыкающаяся, как у меня, только палки не хватает.

— Рэська красивая, — возразила Ирина, теребя собаку за загривок. — Она еще девушка. Вот подожди, округлится, станет лучше. А потом влюбится, расцветет…

— Вообще-то у них, у собак, все как у людей, — кивнула Галя. — У них очень сложные отношения.

На некоторое время девушки смолкли, не решаясь развивать небезопасную для них тему любви, потом Галя спросила:

— А почему ты не заведешь себе собаку?

— Обязательно заведу, — с внезапной радостью Ирина обхватила Рэськину голову и чмокнула ее в большой влажный нос. — Вот скоро наш дом поставят на капитальный ремонт и мне дадут отдельную комнату. Тогда будем у меня собираться… Так хочется пожить без родителей… Проигрыватель куплю…

Заканчивался сентябрь, но погода стояла по-летнему жаркая и в выходные дни многие отправлялись на пляж. Мимо Ирины с Галей, которые выгуливали догиню, в сторону Москвы-реки прошла компания молодых людей с транзистором; парни обнимали девушек, рассказывали что-то веселое, девушки громко смеялись. Ирина с Галей проводили компанию взглядами и, не сговариваясь, медленно побрели к реке; подошли к пляжу и, прогуливаясь вдоль изгороди, украдкой посматривали на загорелых людей — одни лежали на траве, другие играли в волейбол. В какой-то момент Галя не выдержала, остановилась и стала откровенно, с завистливым восхищением рассматривать отдыхающих. По ту сторону изгороди, совсем близко, трое молодых людей перепасовывали друг другу мяч, рядом стояла красивая девушка в купальнике яркой расцветки. Эта бесстыдница стояла, широко расставив ноги, запрокинув голову, подставляя стройное тело лучам солнца, по ее блуждающей улыбке чувствовалось, что она себе очень нравится. Время от времени, как бы подчеркивая прелесть своей фигуры, девушка меняла позу — со стороны могло показаться, что она просто хочет равномерно загореть, но Галя занервничала, достала сигарету, закурила.

— Крутится, чтобы ее лучше рассмотрели парни. Терпеть не могу таких, чересчур жизнерадостных. Это от глупости, от эгоизма. Разве можно быть всегда веселым, когда вокруг столько горя. Вон у нас недавно одна молодая женщина умерла, и в мире постоянно где-нибудь идет война и люди умирают от голода.

— Они, здоровые, об этом не думают, — сказала Ирина. — Здоровье есть — что еще нужно для счастья?.. Но знаешь что? Здоровье, внешность — это ведь не их заслуга. Такими они родились, а еще неизвестно, какая у них душа.

Ирина не столько подбадривала подругу, сколько уговаривала себя — что она-то нравственно чище этой воображающей девушки, что будь она такой красивой, она оставалась бы скромной и никогда бы так не показывала себя. Ирина подумала, что она ни разу не была на пляже и между нею и отдыхающими появилась какая-то пленка; с каждой минутой эта пленка становилась плотнее, размывая и пляж и людей; смахнув слезы, она прошептала:

— Как жаль, что в жизни есть непоправимые вещи.

Галя швырнула сигарету.

— Не могу выходить на улицу! Вчера посмотрела по телевизору фигурное катание и не могла уснуть… Жить совсем невмоготу. И дома тоска, и на улицу хоть не выходи, — она вцепилась в рейки забора и ее плечи задергались.

По вечерам подруги перезванивались и говорили о делах в училище, обсуждали просмотренный фильм, прочитанные книги — эти вечерние разговоры были важной частью их общения, и длились они намного дольше, чем их прогулки. Во время прогулок они быстро уставали и часто присаживались на скамью отдыхать, а по телефону можно было говорить и лежа на тахте. К тому же с глазу на глаз они избегали говорить о том, что особенно волновало обеих — о любви, ведь такой разговор мог повести за собой и раскрытие собственной тайны — мечты о загадочном чувстве. Каждая из подруг надеялась на это чудо, но признаться в этом было бы непозволительной смелостью; при встрече между ними как бы существовал негласный договор о запретности опасной темы, но по телефону, не видя собеседницу, то одна то другая забывалась и начинала подробно пересказывать какую-нибудь прочитанную или услышанную романтическую историю.