Произведя атаку, самолёт скрылся в дымовой завесе. На кораблях был объявлен отбой. Но командир эскадрильи, пройдя по приборам в дымовой завесе вдоль всей эскадры, неожиданно снова выскочил на встречном курсе и, захватив корабли врасплох, произвёл повторную атаку. Это был прекрасный урок, преподанный Андрею, — он посылал вниз ракеты, с неистовым восторгом наблюдая, как по палубам встревоженно метались моряки. Теперь он полностью ощущал своё воздушное превосходство над всем земным, не думая об этом, а живя этим ощущением, лишь успевая перезаряжать ракетные пистолеты. И когда тень самолёта, промелькнув по палубе последнего корабля, перескочила на волны, Андрей готов был выпрыгнуть за борт от переполнявшей его радости. Справа в сферическом зеркале он видел улыбающееся лицо командира эскадрильи, одобрительно показывающего Андрею большой палец. Самолёт шёл уже курсом к берегу, теперь не надо было напрягаться и следить за кораблями: сидя в открытой кабине, Андрей наслаждался ощущением полета, — вот оно «то самое», о чём он мечтал ночами, к чему стремился и хотел посвятить всю свою жизнь. Полёт! Теперь ему не страшны были густо-синие волны, отстающие в своём бессильном беге от их крылатой машины. Над головой медленно текли круглые облака и где-то впереди, на влажном, размытом горизонте, тонкой, едва видимой линией белел далёкий берег. Почему далёкий? Далёкий с точки зрения пешехода, гребца, а для самолёта это было пустяком.
Вчера по радио передали сообщение о новом мировом рекорде авиации: итальянский летчик Аджелло на новом гидросамолёте достиг скорости в пятьсот километров. Пятьсот! Андрей силился представить эту умопомрачительную быстроту и не мог. От одного лишь воображения захватывало дух. А они летели с черепашьей скоростью — сто тридцать километров в час. Сто тридцать и пятьсот! Неужели люди когда-нибудь достигнут скорости в тысячу километров? Может быть, лет через сто! Даже не верилось, что можно лететь с такой невероятной быстротой.
Андрей аккуратно вложил пистолеты в гнезда, собрал отстрелянные гильзы ракет и стал готовиться к возвращению и посадке на землю. Боевую задачу они решили «на большой», а это что-нибудь да значило! На разборе маневров их отметили и особенно похвалили за повторную атаку. Командиру эскадрильи и Андрею за удачное и точное «бомбометание» объявили благодарность в приказе.
Теперь Андрей был более уверен в своей будущности; начальник школы сказал, что всё будет в порядке. Как сразу изменился мир! Ещё вчера он был таким мрачным и унылым, безрадостным, а сегодня вдруг так преобразился — всё казалось Андрею светлым и прекрасным, а все люди добрыми.
Хотелось побыть наедине со своей радостной надеждой. Уйдя по берегу подальше, Андрей разлёгся на горячих камнях, предавшись размышлениям. Надо бы написать домой, ребятам… Нет, только в тот день и час, когда на левом рукаве его синего френча засияет серебряный трафарет с перекрещенными мечами, свидетельствующий о том, что носитель его принят в семью крылатых людей, в небесное товарищество военных пилотов, лишь в тот день напишет он письмо друзьям. Друзьям и Марусе. А ей тем более! Не дай боже, его не допустят к полетам — тогда и жить не к чему… И как это севастопольские девушки могут менять голубые петлицы летчиков на чёрные бушлаты моряков! Необъяснимо…
«Какое это изнуряющее чувство — любовь. Любовь без взаимности. Никогда не предполагала, что это состояние может так изматывать силы человека. Человек становится душевнобольной. У него болит душа. Куда бы ты ни сунулся, чем бы ни занялся, оно, это грызущее чувство, не оставляет тебя. Несмотря на страшную занятость по общественной линии, мои дела в институте, к собственному удивлению, идут «на отлично». Может быть, это оттого, что я хочу забыться в труде от разъедающих душу сомнений. И силы и то время, которые я уделяла своим переживаниям, теперь переключены на другое. Особенно увлекают меня практические уроки по языкам. Я уже довольно свободно читаю (правда, с некоторой помощью словарей) отрывки из произведений Гюго и Гейне. Французский мне почему-то больше по душе. Он музыкальней.
Кстати, о музыке. Удивительное наслаждение, а вернее — отклик на мои самые сокровенные переживания, я нашла в музыке. До сих пор я больше всего любила народные песни. Особенно украинские. А недавно у нас проводился концерт приехавшего из Киева пианиста. Он исполнял произведения Рахманинова. Что-то бурное, дикое, цыганское услышала я в его игре. Не верилось самой, что музыка может так захватить и поднять. Мне казалось, что я лечу на русской тройке в какую-то неизвестную снежную даль, где счастье и радость. И хотелось сделать что-то необыкновенное, доброе и сильное, свершить подвиг, пожертвовать жизнью, не знаю… Такое со мною впервые. Будто открылось особое зрение. Даже непонятно, как могла я жить до сих пор, не понимая всей волнующей глубины настоящей музыки. И вот теперь я вознаграждена полностью.
Чем больше я живу на свете, тем больше вижу, как много мне недостаёт. Музыку я воспринимала через события. Но просто музыку… Или я ничего не понимаю, или мне действительно недоставало сильных душевных потрясений. Передо мной открылся новый, необыкновенно увлекательный мир, мир света и чувств. Все последние дни хожу с очарованной душой…»
