— Хорошо сказал, Андрей, — заметила она, оправляя завернувшийся воротничок его гимнастерки.
— Пойдём, уже начало!
С шёпотом и тихим смехом они вошли в ложу. Андрей сел сзади, где потемнее: только тут он пришёл в себя и успокоился. Ударила музыка: густым моторным гудом потянули виолончели, загрохотали литавры, и с мягкой торжественностью раздвинулся синий занавес, открывая перспективу далёкого города.
На следующий день Андрей навестил местный комитет комсомола. Из старых ребят остался лишь один завполитпросвет Филя Рудман.
— Прямо повальное бедствие, — жаловался Рудман, — на местах не хватает людей, все более или менее способные хотят учиться… Знаешь, Андрей, мне это напоминает голодного, которого впустили в гастрономический магазин. Выучатся, приедут, а там и моя очередь подойдёт: терпение, терпение и ещё раз терпение! — сказал фельдмаршал Кутузов… — Филя криво и жалостно усмехнулся. — В работе, конечно, забываешься, но становится трудней и трудней… Ребята уже не те, с запросами, на пять голов выше. Приходят из клуба, спрашивают: «Что лучше для молодежи: «Евгений Онегин» или «Снегурочка»?» А я, честное слово, даже содержания не знаю. «Ставьте Онегина. Повыдержанней будет!..» Делаю вид, будто знаю. Мелковат стал для этой работы, хоть краем уха черпнуть бы культуры… Где-то в Москве диспуты, университеты, театры, писатели, а тут еле газеты успеваешь просмотреть. Времени в обрез. Завидую я тебе…
Под выходной день в честь приезда Андрея у Марусиной подруги, штейгерской дочки, устроили вечеринку.
Приход Андрея сразу поджёг и поднял настроение. От двух рюмок у него закружилась голова, появилась легкость, стало казаться, что он очень остроумен, — девушки поддерживали любую шутку.
Нечаянно Андрей подслушал за спиной сдержанный спор Маруси и хозяйки дома.
— Я пущу, — настаивала штейгерская дочка, накручивая со скрипом ручку патефона.
— Только не эту, только не эту, — умоляла Маруся.
— Что тут за спор? — Андрей откинулся на спинку стула.
Хозяйка вставила новую иголку:
— Я достала старую-престарую авиационную пластинку, а она боится…
— Авиационную? Ставьте немедленно!..
Пластинка зашипела, и встревоженный тенор неясно доложил:
— В самый разгар праздника русской авиации в Петербурге, во время состязаний на рекорд высоты, аэроплан отважного летчика капитана Мациевича вдруг накренился, как раненая птица, и авиатор, потеряв равновесие, упал вниз с высоты более пятисот метров. — Голос артиста поднялся до трагической высоты и дрогнул от подступивших искусственных рыданий.
Его уж нет, какой конец печальный!..
Как мысль была от смерти далека…
А между тем уж факел погребальный
Ему зажгла лихой судьбы рука…
Андрей не выдержал и, обхватив голову руками, упал на стол, дрожа плечами.
Исполнил долг ты свой —
Прости, герой!..
Девушки всполошились.
— Андрей, что с вами?.. Андрей, не волнуйтесь, уже всё!..
Хозяйка виновато складывала в коробочку иголки.
— Довольно же, не надо так расстраиваться…
Плечи Андрея вздрагивали (сначала от смеха, а потом он повторял это движение нарочно: попугать девчат).
— Ну и чудаки!.. Неужели вы думаете, что такая слюнявая чепуха может повлиять на летчика?
— Да, но разве можно смеяться над смертью?
— Над смертью — не скажу, а вот над пластинкой — сколько угодно. Летчик бьётся не от того, что «аэроплан потерял равновесие», а просто по незнанию материальной части или из-за плохой подготовки к полету. Мы с этим боремся.
О пластинке все скоро забыли. Андрей плясал чеченскую лезгинку с вилками вместо кинжалов.
Разошлись поздно. Луна плыла, подёрнутая синим туманом отработанного газа, завод полыхал огнями и светлыми шашками прямоугольных окон.
Маруся нежно держала Андрея под руку, влюблённо заглядывая ему в лицо.
За время отпуска Андрей вполне оправился, но повязку не снимал, чтобы мать не увидела шрама. «Обрасту волосами, тогда пожалуйста!» Провожая его, партийный комитет договорился: взять шефство над той частью, куда назначат Андрея после окончания школы. Уезжал он с радостным ощущением того, что в родном посёлке шахтёры и комсомольцы следят и интересуются его судьбой.
Последний вечер, накануне отъезда, Андрей провел с Марусей. Они ходили далеко в степь, где по-весеннему пахло свежей землёй и молодой травкой. Когда они возвращались с прогулки, уже на окраине поселка их настиг первый весенний ливень. Маруся втащила Андрея в недостроенное здание поликлиники. Они молча стояли на подмостках, прижавшись к кирпичной стене. Пронзительно пахло сырым цементом.
— Знаешь, Андрей, когда-то влюбленные встречались в старых запущенных садах, среди роз и жасминов. А наши встречи связаны с запахами строек: кирпичей, глины, извести. И, честное слово, это ничуть не хуже роз!
— Такое время, — вздохнул Андрей. — Сейчас не до цветов.
Он о чём-то мучительно думал, и Маруся, почувствовав это, не стала отвлекать его своими расспросами. А думал Андрей о возвращении в школу, неясная тревога теснила его сердце.
— О чем ты думаешь, Андрей?
— Так. О разном.
Она помолчала, ожидая, что он продолжит разговор. «Если дождь перестанет, — загадала она, — то он расскажет. Обязательно расскажет…» Ей так страстно хотелось проникнуть в его мысли, в настроение, может быть помочь ему советом, поддержать его, — и дождь, как по заказу, тотчас же перестал. Но Андрей не проронил больше ни слова. Стоя с ним рядом, она чувствовала его необъяснимую отчуждённость. Ей хотелось, чтобы он обнял её, сказал доброе, ласковое слово, погладил по щеке ладонью…
