Летчицы. Люди в погонах - [93]

– О садах, товарищ полковник, ничего не знаю… А стрельбы – да… Осечка вышла. Полигонщики подвели. Мишени на волокушах подсунули…

– Подсунули?! Раньше надо было учиться по ним стрелять! Раньше! А ты только каблуками передо мной стучал, дутыми цифрами размахивал!.. Ну смотри, липовый передовик, пощады теперь не жди, день и ночь будешь на полигоне сидеть… Я вас научу по мишеням стрелять и водные рубежи с ходу брать. Научу… – Кочаров вытер платком лицо, приказал: – Немедленно осмотрите все танки! У кого найдете яблоки – ко мне!

Поляков схватил пилотку, побежал к батальону.

Через полчаса привел сержанта и двух солдат, у одного из них в руках был вещевой мешок, набитый под завязку яблоками.

– Вот они, товарищ полковник… – краснея и суетясь, доложил Поляков.

Сержант и солдаты, стыдливо опустив голову, стояли, молчали.

Кочаров подошел к ним ближе, к удивлению Полякова, спросил мягко, вроде бы сочувственно:

– Это вы были в саду?

Сержант повел плечами, будто стряхивал с себя тяжелый груз, на секунду поднял глаза, словно хотел убедиться, действительно ли перед ним стоит командир полка, тут же отвел глаза в сторону, не выдержав укоризненного взгляда командира, виновато ответил:

– Так точно, товарищ полковник…

– Яблок захотели покушать? – вздохнул Кочаров.

– Проезжали мимо и не удержались… Виноваты, товарищ полковник. Так, дурачество одно…

– Нет, это не дурачество, товарищ сержант, а мародерство… Попадетесь еще раз, отдам под суд. – Повернувшись к Полякову, приказал: – Товарищ майор, поезжайте вместе с ними к председателю колхоза, извинитесь перед ним, оплатите стоимость яблок и поломанного забора. Вернетесь, доложите. Ясно?

– Так точно, товарищ полковник! – прищелкнул каблуками Поляков, щеголевато выбросив при этом руку к пилотке.

Они сели в машину, уехали, а Кочаров побрел по обочине дороги к месту сбора батальона. Багрово-красный диск солнца касался на горизонте леса, деревья полыхали огнями, купаясь в его вечерних лучах.

Он шел по избитой, ухабистой проселочной дороге, истерзанный душевными муками, неожиданно свалившимися на него за эту неделю.

Дневная духота к вечеру ослабла, с низин и лугов потянул слабый ветерок. Ему хотелось сбросить пропотевший, пыльный комбинезон, лечь в густую прохладную траву, вдыхать пропахший разнотравьем душистый воздух, забыться хотя бы на мгновенье от всех земных забот и тревог. Но они, эти заботы и тревоги, обволакивали его со всех сторон, будоражили душу, распаляли воображение, и он шел вперед, убыстряя шаг, будто хотел уйти от них подальше, укрыться за ближайшим ельником.

За эти дни ему столько было высказано нелестных слов, что он не смог даже всего осмыслить и, что самое печальное, до конца поверить в их справедливость.

Но как бы не коробило все это его самолюбие, как бы не протестовал он против этих обвинений, все же подспудно, из самых глубин его сознания поднималось и росло понимание своей виноватости, и, боясь признаться в этом самому себе, он метался теперь по лесу, как мечется обложенный со всех сторон красными флажками дикий олень.

Вспоминал разговор с Рыбаковым. Его особенно тогда остро и больно резанули по сердцу слова о Полякове и Мышкине.

«А что, возможно, он и прав. Таких, как Поляков, из виду упускать нельзя. Зарвутся. И требовательность я ослабил, в этом он тоже прав… Но настойчивости, воли у меня хватит, комиссар, чтобы поправить дела. Хватит. А вообще-то, разнес ты меня крепко, очень даже крепко… Под орех…»

Когда Рыбаков приехал в полк, Кочаров встретил его настороженно, долго приглядывался к нему, к его методам работы. Правда, в дела его особо не вмешивался, но в душе завидовал умению Рыбакова быстро сходиться с людьми, схватывать главное в работе, видеть перспективу, а его непримиримость к малейшим упущениям людей в службе казалась ему тогда несколько показной. Хотя работали они согласованно, дружно, но особой теплоты в отношениях не было. А вчерашний случай будто сдвинул что-то внутри Кочарова, приоткрыл штору, и он увидел Рыбакова другими глазами.

Когда в одной из рот принимали зачеты по метанию боевых гранат, рядовой Кубарев, заняв место в окопе, неловко размахнулся, задел рукой бровку окопа и уронил гранату себе под ноги.

К счастью, рядом оказался Рыбаков. Он схватил гранату, выбросил за бруствер, тут же свалил с ног солдата, прикрыв его своим телом.

Граната взорвалась. Кубарев не пострадал, а Рыбаков был ранен осколками в плечо. Ему сделали в госпитале операцию, извлекли из плеча осколки.

Узнав об этом, Кочаров приехал в госпиталь, молча ткнулся в плечо Рыбакова, горло у него перехватило, и он сдавленно прошептал:

– Спасибо тебе, Петрович…

Потом зашел к врачу. Узнав, что ранение замполита не опасно, попрощался, уехал на КП.

Рыбаков ложиться в госпиталь отказался, вернулся в часть, весь день пробыл на учении.

Кочаров вышел на опушку леса. Вдоль дороги стояли танки. У головной машины толпились люди. Комбат Мышкин давал указания командирам рот на переход в гарнизон, напоминал о мерах безопасности при движении колонны ночью.

Кто-то из ротных подсказал ему о Кочарове.

Мышкин круто повернулся, доложил о готовности батальона к переходу.