Летчицы. Люди в погонах - [70]

Он долго лежал, уперев взгляд в потолок землянки, прислушивался к ровному дыханию Тани, пытаясь в чем-либо уловить ее нетерпение, но она лежала спокойно, тихо, и Растокина это озадачило.

«Может, она во время перевязки просто пожалела меня, а я вообразил себе черт знает что! – досадовал он, ворочаясь с боку на бок. – Ведь она старше меня, поэтому мудрее, сдержаннее…»

Он еще долго ворочался и все-таки решил встать, подойти к ней, но в последний момент сдержал себя.

«А если она обидится, выставит меня за дверь? И наши отношения, столь доверительные и теплые, станут потом в тягость?»

Успокоившись, он стал прислушиваться к шуму леса. Порывистый ветер раскачивал деревья, они жалобно поскрипывали, шумели листвой.

Однообразный шум леса утомил его, глаза сомкнулись, и он незаметно заснул, а когда проснулся, в землянке было уже светло, дверь оказалась открытой.

Тани на топчане не было. Это его обеспокоило, и он вышел из землянки.

Утреннее солнце светило ярко, ласково, под его лучами капли воды на деревьях, словно алмазы, играли и переливались всеми цветами радуги. Вокруг было тихо и немного торжественно.

Растокин обошел вокруг землянки. Тани не было. Отойдя метров сорок-пятьдесят, он неожиданно увидел ее за кустарником. Она стояла у воронки с водой без кофты, босая, и умывалась.

Растокин вернулся обратно, присел у землянки. Многоголосый гомон лесных птиц приумолк, лишь отдаленно и призывно перекликались где-то тетерева.

Неслышно подошла Таня. Лицо ее от студеной воды разрумянилось, глаза смотрели улыбчиво, мягко, на вьющихся локонах блестели бусинки воды. Вся она была по-летнему свежей и нежной.

– Пойди, Валентин, умойся, – предложила она, протягивая ему полотенце. – Тут недалеко воронка с водой.

– Это можно, – живо согласился Растокин, любуясь ее стройными голыми ногами. – Босиком по росе, наверное, хорошо?

– Очень… – улыбнулась она, – советую и тебе. Пойдем, покажу воронку.

Сняв сапоги, Растокин размотал пахнущие потом портянки и, ежась от холодной колкой травы, двинулся за Таней.

Шла она медленно, помнила о его ранении, оглядывалась, подшучивала:

– Не отставай, солдат. Отстанешь – многое потеряешь…

У воронки Растокин снял гимнастерку (нижней рубашки на нем не было, он порвал ее у реки на повязки), зачерпнул пригоршню воды, плеснул в лицо.

Таня дала ему кусочек мыла, и он, намылив мочалку, стал растирать шею, руки, грудь. Тем временем Таня постирала гимнастерку, портянки, разложила их на траве посушить.

– Я пойду, Валентин, а ты мойся тут как следует… Когда теперь баня-то будет… Помоешься – и усталость сразу пройдет. Ясно, солдатик?

– Ясно, ясно… – щерил он свой щербатый рот. Неожиданно Таня зачерпнула пригоршню воды, плеснула ему на спину.

Растокин испуганно ойкнул, кинулся было за Таней, но она резво отскочила в сторону и, давясь от смеха, смотрела на его намыленное лицо. Затем, минуя тропку, пошла к землянке. По пути ей попался куст ежевики. Спелые ягоды манили своим дымчато-сизым отливом и душистым запахом. Обобрав куст, она неторопливо подошла к землянке, села на траву, блаженно вытянув босые ноги. Густой медовый настой полевых трав кружил голову, теплый ветерок ласкал плечи, благостная истома разливалась по всему телу… Рядом упала еловая шишка.

Подняв голову, Таня увидела на дереве белку. Распушив рыжий хвост, она настороженно уставила на Таню свои маленькие острые глазки. Шаги Растокина спугнули рыжую шалунью. Прыгая с ветки на ветку, белка проворно забралась на самую верхушку сосны.

Растокин шел, перекинув через плечо связанные портянками сапоги, в руках нес гимнастерку и букетик цветов, которые преподнес Тане. Это почему-то ее растрогало. Она вскочила, убежала в землянку.

Пожав в недоумении плечами, Растокин спустился вслед за ней в землянку. Таня лежала на топчане лицом вниз. Он присел на край своего топчана, хотел сказать ей какие-то утешительные слова, но ничего путного придумать не мог, сидел и тоже молчал.

Ногам от земляного пола стало холодно, и он забрался под одеяло – постель еще хранила утреннее тепло. Он лежал и думал о Тане. Им снова овладевала та томительная взволнованность, которую он испытывал ночью и которая с новой силой захватывала его теперь. Таня лежала молча, его нерешительность удивляла и забавляла ее. Она встала, томно потянулась, затем быстро приподняла край одеяла, легла на топчан к Растокину, прижавшись к нему своим упругим, сильным телом.

Он повернулся к ней, обнял за голые вздрагивающие плечи, припал ртом к ее теплым губам…

…Потом они вышли из землянки, сели на густую траву.

Таня склонила голову к Растокину. В ее больших серых глазах плескалось счастье, на мягких и чуть побледневших губах блуждала затаенная улыбка, каштановые волосы, падая с плеч, щекотали ему лицо.

Он привлек ее к себе, поцеловал в губы.

– Вставай, застудишься. После дождя земля еще не прогрелась. – Таня легко поднялась, подала ему руку. – Иди побрейся, я бритву вчера принесла. А то колешься, как ежик.

Из землянки она принесла бритву, мыльницу, помазок, приспособила на дереве маленькое зеркальце.

Растокин подошел к зеркалу, удивленно присвистнул, увидев на лице довольно густую бурую щетину.