Летчицы. Люди в погонах - [55]

Когда все уже изрядно притомились и некоторые стали прощаться, Кочаров и Марина вышли на улицу, долго бродили по заснеженной притихшей Москве, говорили о городе, вспоминали Растокина, а потом, когда Марина зябко повела плечами, почувствовав, как стынут спина и ноги, вернулись в общежитие.

На другой день Кочаров уехал. Провожали его всей комнатой, приглашали в гости, прозрачно намекая, чтобы приезжал не один, а с друзьями.

Кочаров писал Марине часто, рассказывал о курсантской жизни, исподволь намекал о своих к ней чувствах. Марина отвечала редко, ссылаясь на занятость.

Так прошло полгода. Окончилась война, многие фронтовики вернулись домой. Марине в эти дни было особенно тоскливо, одиноко.

После окончания училища приехал Кочаров. У него был месячный отпуск, и он решил провести его в Москве. Незадолго до отъезда он сделал ей предложение. Марина долго колебалась, просила не спешить, дать ей возможность закончить учебу, но Кочаров был настойчив и тверд.

Они поссорились, дело чуть не дошло до разрыва, но в самый последний день она все-таки дала согласие, они расписались и уехали на восток…

Марина ходила по комнате, чувствуя, как ноги наливаются свинцовой тяжестью, как внутри разливается тягостная тревога.

Стол, который она собиралась накрыть, так и стоял не убранным.

Напевая веселую песенку, вошла дочь Наташа, села за рояль, начала громко играть.

Звуки вальса оглушили Марину.

– Потише можешь? – раздраженно сказала она. Наташа бросила на нее удивленный взгляд.

– Я не виновата, музыка так написана. – Выждав секунду, неожиданно опросила: – Мама, почему ты настраиваешь папу против Сергея? И Катю отговариваешь выходить за него замуж? Они ведь любят друг друга.

Марина растерянно посмотрела на дочь, досадливо проговорила:

– Ну, что ты выдумываешь?! Села – играй.

Почувствовав в голосе матери раздражение, Наташа приняла смиренный вид, с притворной наивностью спросила:

– Что с тобой, мама? У тебя неприятности? Стараясь не выказывать своего волнения, Марина подошла к серванту, достала коробку с лекарствами.

– Нет, ничего… Просто немного голова… Пройдет… – и на виду у дочери положила в рот таблетку.

Наташе шел шестнадцатый год, училась она в девятом классе, занималась в музыкальной школе. Была подвижной, боевой и, как большинство подростков, любопытной и хитрой.

Вошел Иван Кузьмич, отец Кочарова, откашлялся, кивнул на полиэтиленовое ведро, которое держал в руках.

– Я тут рыбки наловил. Сгодится на уху.

– Вот кстати, – отозвалась Марина. – У нас гости будут.

Подбежав к ведру, Наташа опустила в него руку, озорно вытащила широкого золотистого леща.

– О, какой красавец! Да крупный такой! Еще живой… Дышит…

Иван Кузьмич топтался на месте, довольный, что рыба пришлась кстати, но все же переспросил:

– Гости, говоришь? Ну что ж, и на гостей хватит. Неси, Наталка, в сад, ушицу будем с тобой варить.

Наташа подхватила ведро, кинулась к выходу, вслед за ней поковылял Иван Кузьмич. Оставшись одна, Марина подошла к зеркалу, подвела карандашом брови, поправила прическу. Удовлетворившись своим видом, стала накрывать стол. Хотя она и готовилась к встрече с Растокиным, все же его приход оказался для нее неожиданным.

– Смотри, Марина, кто к нам пожаловал! – забасил с порога Кочаров.

Марина обернулась, увидела Растокина. Сердце ее зашлось, заколотилось, ноги ослабли, и она опустилась на стул.

– Валентин, – еле слышно прошептала она.

Спазмы предательски сдавили горло Растокину. Несколько секунд он стоял молча, словно онемевший, потом с трудом выдавил:

– Здравствуй, Марина.

Видеть их встречу Кочарову было тяжело, и он нашел предлог, чтобы оставить их одних.

– Извините, я сейчас. Портфель в машине забыл, – проговорил он и поспешно вышел.

Марина встала, подошла к Растокину, обняла его.

– Боже мой! Как сон… Надо же… Да ты садись, садись… – Она усадила его на диван, сама села в кресло. – Но ведь ты… Нам сказали, – говорила она сбивчиво, – ваша группа погибла…

– Я был тяжело ранен.

– Почему же не вернулся в свой полк?

– Так сложилось… Сначала был у партизан. Потом выполнял особое задание…

– И не писал…

– Оттуда, где жил, нельзя было. Работал в разведке. Когда вернулся в Россию, узнал, что вы поженились…

Он замолчал, говорить ему об этом не хотелось. Поняла это и Марина, поэтому перевела разговор на другое.

– Где сейчас?

– В Москве… В Главном штабе…

– Москва… А мы вот здесь… – вяло повела она рукой на окно.

– А как же консерватория?

– Не получилось… После войны Максима направили служить на Дальний Восток. Потом пошли дети… Так… Закружилось, завертелось… В общем, певицы из меня не вышло… Извини, так неожиданно… В себя не приду… – Марина встала, отошла к окну.

С каждой минутой в Растокине ширилось, росло чувство теплоты и нежности к ней, которое обычно возникает к близкому человеку после долгой разлуки.

Вошел Кочаров, снял тужурку, повесил в шкаф.

– Столько лет, и молчать! – начал он шумно. – Хотя бы открытку… – жив-здоров… Жестокий ты человек, Валентин…

Его слова долетали до Растокина глухо, отдаленно, как через плотную стену, и, чтобы не выдать своего волнения, спросил:

– Где же ваши дочки?

Он не заметил, как по лицу Кочарова скользнула настороженная тень, как замерла у окна Марина.