Летающая Тэкла - [16]

Наконец все было готово, и бига медленно покатила вперед. Братья шагали следом с горой улиточьего мяса на носилках. Альбин замыкал шествие; Тэкла парила над его головой и была совершенно совершенно недоступна.

Вдруг один из карликов остановился и вскрикнул:

– Линкеста позабыли!

С этими словами он метнулся в сторону и побежал обратно к тому месту, где произошла бойня. Линкест точно был там, погребенный под студенистыми телами. Он судорожно сжимал руками колени, все мышцы его тела были напряжены, глаза натужно выпучены. Губы – и те затвердели. Линкест был совершенно каменный.

– Ох ты, пресветлые Ангелы! – проговорил карлик сквозь зубы. – Что же с тобой делать, дурацкий мутант?

Он схватил с земли палку и огрел Линкеста по голове. Решение оказалось верным. Молодой человек обмяк, разжал пальцы, закатил глаза под веки и повалился набок, словно и сам превратился теперь в кусок улиточьего мяса – безвольный и очень-очень тяжелый.

С уханьем оруженосец Альбина подхватил его под мышки и поволок. Длинные ноги Линкеста тянулись по земле, норовя на каждом шагу вступить в длительные отношения с каждой мало-мальски выдающейся кочкой, с каждым оригинальным корнем или плетью вьюнка. К счастью, шествие, возглавляемое улиткой, двигалось очень неспешно.

Латифундия, где обитала триба Аракакоры, открылась спустя 2/5 клепсидры по болонскому счету времени. Теперь Антонин по достоинству мог оценить слово «странные», которое могонциакский почтарь относил к здешним мутантам. В глубине темной чащи на черной влажной почве в незапамятные времена выросла колония грибов. Они одеревенели не менее двух столетий назад, и каждый был высотою приблизительно в три антониновых роста. Широкие шляпки были выкрашены в красный, синий, желтый цвета; паутины и листья, столетия назад упавшие на эти шляпки, обработали специальным укрепляющим раствором, раскрасили, позолотили и посеребрили, превратив таким образом в украшения. В древесине ножки были прорублены окна, а внизу имелась низкая дверь.

Появление незнакомцев взбудоражило всю трибу. Десятки сотрибутов Аракакоры вышли встретить кортеж; множество их выглядывало в оконца или свешивалось со шляпок, и все они шумно стрекотали и цвиркали. Некоторые, явно озорничая, выкликали те латинские слова, которым, несомненно, обучил их почтарь. Тэкла возмущенно покраснела, а оруженосцы затряслись от потаенного смеха. Все, кроме того, что тащил Линкеста, – этот побагровел и непрестанно поминал то Ангелов, то три– и тетраклятого беса Долихена, благо Антонин не слышал и не мог надавать по губам за богохульство.

Жилище Аракакоры было под стать самой домине – роскошное. Самый большой гриб, вызолоченный и везде, где только можно, украшенный. Над дверью, например, были приклеены два огромных скрещенных стрекозиных крыла – на счастье; чуть выше можно было видеть засушенные лепестки и листья папоротника. Сквозь них просвечивала позолота. Окошек оказалось не одно, а целых два – толщина ножки это позволяла; оба неправильной формы.

К Аракакоре, вереща, бросились несколько мутантов. Не добежав, они остановились, будто споткнулись, и принялись с размаху кланяться, переламываясь для этого в поясе, да так, что глядеть – и то было страшно. Аракакора сошла с биги, и слуги обступили улитку. Они быстро посрывали с нее украшения, облили водой из берестяных плетеных ведер, чтобы смыть с моллюска краску и увели пастись, непрестанно при этом перецвиркиваясь.

Линкеста уложили прямо на земле, под грибом. Он умученно спал. Заметно было, как под веками двигаются его глаза.

Прочих путешественников Аракакора пригласила к себе. Тэкла отказалась и царственно поднялась на шляпку, где расположилась с наибольшим удобством. Одна из прислужниц Аракакоры вскоре выбралась туда же через маленькую дверку и стала испуганно мяться чуть в стороне от гостьи. Тэкла выждала немного, а затем велела подать горячего питья и перекусить. И началось! Одна за другой на крыше показывались служанки с забавными вытянутыми мордочками и похожими на мох волосами, которые они красили в разные цвета и заплетали в косы.

Одна принесла берестяное умываньице, другая – мягкие белые комья мха: один – десничник, другой – шуйник, третий – на случай, если у гостьи окажется еще какая-нибудь дополнительная конечность (здесь у многих имелась неразвитая третья рука, называемая трийца).

Затем настал черед горшочка с горячей лягушачьей похлебкой, горшочка с тушеным камышом, горшочка с медовым квасом и нескольких сладких травяных хлебцев.

Немного приглушенный, сюда все же доносился шум из внутренних помещений, и Тэкла прилагала немалые усилия к тому, чтобы не прислушиваться и не пытаться хотя бы в общих чертах уловить, о чем же там говорят, – этого не допускала ее гордость. Раз или два она слышала молодецкие выкрики карликов – по правде сказать, братья так орали, что пропустить их вопли мимо ушей было невозможно. А голос Альбина звучал, как всегда, спокойно и доброжелательно.

Знай Тэкла, какие неудобства испытывает рослый патриций, оказавшись внутри тесного помещения, она бы, пожалуй, подивилась его самообладанию. Ему пришлось сидеть, наклонив голову и втянув ее в плечи, – и не на тахте, а на полу. И все равно макушкой он ощущал прикосновение потолка.