Ворота в ажурной чугунной ограде гостеприимно распахнуты; вообще, дом Ча выглядит очень раскрыто – заходите, гости дорогие. Встреченный в парке толстый лакей в меховой безрукавке весело машет мне рукой, не справляясь о цели визита – не часто сюда заезжают недоброжелатели.
Пергаментный «витраж», прикрывающий главную залу, изображает фениксов, резвящихся в позлащённых небесах. В лестницу из сплошных шипов здесь не верят.
Мальчик лет десяти, похожий на котёнка, уводит мою лошадь. Пажи хихикают из-за пергаментных картин – не иначе, как над моей рожей. Привратник нестар и шустр, он обещает немедленно сообщить господам, меня же провожает в приемную, убранную в чистоклассическом стиле: стены, оклеенные шёлковой бумагой, украшают каллиграфические надписи «Весёлое сердце приведет в эдем», «Кто смотрит, тот и видит» и «Небеса помогают отважным».
Каллиграфия в Кши-На – совсем особый вид искусства. Грамотны все, почти поголовно; даже деревенский домик, этакую глиняную мазанку, обычно украшает каллиграфическая надпись на дощечке, что-нибудь в духе «Любящие руки землю превращают в золото». Подростки-плебеи развлекаются, рисуя имена или прозвища в сложном каллиграфическом стиле пальцем на спине у водящего – чтобы он угадывал. У аристократов – похожая игра, только рисуют кончиком мокрой кисти по ладони, заставив завязать глаза, что придаёт игре чуть-чуть эротический оттенок. В Кши-На – культ написанного слова, страсть к афоризмам и цитатам и нежная любовь к процессу визуализации собственных мыслей, всё равно, посредством картинки или каллиграфического текста.
И море вариантов написания одного и того же знака – тут уж деревенщину с джентльменом не спутаешь! Даже книжные шрифты сильно отличаются – и их, говорят, отливают из серебра.
Фонетическое письмо. Способы начертания знаков – от очень упрощённых, легко вышиваемых или вырезаемых на деревяшке ножом, до изощрённых шедевров стиля, создающих настроение одним своим видом…
Однако, я задумался.
Ар-Нель появляется минут через пять, не больше. Он и дома увешан побрякушками, как ёлка – ожерелье, браслеты, длинные серьги… Смотрит на меня с понимающей улыбкой:
– Привёз письмо от моего юного друга, Ник? Приехали послы из Столицы, не так ли? Дай мне письмо.
Я протягиваю письмо. Он читает, поглядывая на меня. Я разглядываю мелкий орнамент на кайме его шарфа и считаю про себя до десяти и обратно – Ар-Нель меня раздражает.
Он дочитывает письмо, небрежно складывает его и суёт в широкий рукав.
– Скажи маленькому Л-Та, что я непременно буду у него завтра, Ник. Скажи, что я рад… Впрочем… Пойдем со мной.
Решил написать ответ. Я киваю, поднимаюсь за Ар-Нелем в его кабинет.
Мне кажется, что у этого типа воображение дятла, но в кабинете неожиданно уютно. Мне вдруг очень нравится акварелька, наклеенная на доску – уморительная грустная птичка, долгоносая, на тоненьких ножках, похожая на взъерошенного куличка, стоящая в пене прибоя и печально взирающая на далекий горизонт. В уголке каллиграфическая надпись, врисованная в контур сердца: «Счастье, где же ты?» Не важно, рисовал Ар-Нель эту картинку или купил; она выдает такую милую самоиронию, что моё раздражение несколько проходит.
Ар-Нель выдёргивает из пачки листок бумаги с красным обрезом и принимается тереть тушь.
– Сядь, – говорит он мне с насмешливым дружелюбием. – Хочешь чаю?
Я на миг теряюсь. Чёрт знает, что полагается по этикету… Впрочем, плевал я, горец, на этикет! У меня отличная легенда.
– Да. Спасибо, Господин.
– Налей, – кивком показывает на «чайник» на поставце. – Возьми печенья.
Трёт тушь и наблюдает. Интересненько…
Я беру сухое печенье. Откусываю. Осыпаюсь крошками, отряхиваюсь. Фиг ли нам, горцам. Ар-Нель наблюдает с полуулыбкой.
– Ник, – говорит он вдруг, – расскажи мне о своей деревне?
Этот шкет меня поражает. С чего бы такое внимание к моей скромной особе?
– Что рассказать? – спрашиваю я. – Ничего интересного, деревня как деревня.
– Отчего? – возражает Ар-Нель. – Ведь твоя деревня не в Кши-На? Там где-то, в горах Хен-Ер? Никто из моих знакомых там не бывал. Так далеко и люди, я полагаю, живут иначе?
Любопытному на днях прищемили нос в дверях. Я – неразговорчивый дикарь. И мне не положено посвящать кого попало в собственную частную жизнь.
– Люди как люди.
– В чём твоя вера, Ник?
Оп-па!
Об этом ещё не спрашивал никто. Вероятно, по умолчанию считали, что я верю в какой-нибудь вздор. Или – что в День и Ночь, как местные жители. Деревенский люд теософия не занимает, а господам не приходило в голову интересоваться такими вещами у слуги. Точный расчёт был, оправдался – но ведь не разработана религия в легенде, ни пса мы ещё не знаем о здешнем религиозном мышлении, и уж тем более – до такой степени, чтобы создать некую религиозную систему наподобие местных!
Да что ему далась моя вера? Больше всех надо…
Штирлиц посмотрел в небо.
– Зачем тебе, Господин?
– Любопытно.
Ах ты, ёлки-палки! Ладно, попробуем. Чтобы не завраться, будем держаться того, что знаем.
– В сына Творца.
– А кто его мать?
– Земная женщина.
– С ней сражался сам Творец?!
Тьфу ты, дьявол! Год спокойно общался с аборигенами всех сословий! Принесло на мою голову! Чуть не выбил из роли, поганец… Ладно, я сглупил, тут надо тупить. Бубнить ерунду. Да мы тут… в нашей… исконной, посконной…
