Прожил чиж у меня год. Совсем обжился. Вскочит, бывало, на палец, устроится половчее, горлышко у него задрожит – и полетели из клюва звонкие брызги!
Привык я к чижу.
И вдруг приходит тот самый продавец, у которого купил я чижа, и говорит:
– Продай чижа назад! Завтра на ловлю, а мой манный чиж околел. Продай твоего.
Я даже не поверил – как так продать?
– Да так, – говорит, – продай!
Я совсем растерялся:
– Как же я его продам, если…
– Что если, – жмёт продавец, – что если? Потратился на него? Ну так вот: платил ты за него целковый, корма за год извёл на трёшку. Вот тебе четыре целковых и давай чижа.
– Да я его и за червонец не отдам! – рассердился я. – Да что за червонец, даже за сотню!
– Ну и спекулянт, – свистнул продавец, – ну и хапуга! Брал за целковый, отдаёт за сотню! За что же ты хочешь с меня девяносто девять рублей взять?
Я и сам удивился: и верно, за что же я хочу взять с продавца такие деньги?
Продавец плюнул и ушёл, стукнув дверью.
А я всё сидел и думал: «За что?»
Потом махнул рукой. И всё сразу встало по своим местам.
В комнате пахло клейкими зелёными листиками и вербиными барашками. Барашки были уже с розовым подшёрстком и стали похожи не на заячьи хвостики, а на белые яички птиц, в которых просвечивает розовый зародыш.
И на всю комнату гремела весёлая чижиная песня: будто из клювика чижа вылетали звонкие брызги!
Казалось, не было за окном зимы, сумеречных дней, оледенелых сучьев. Был май и весна. И будто бы…
Так вот что оценил я так дорого – песенку о «будто бы»!
У всех день рождения – радость. А у клестят – беда. Ну что за радость вылупиться зимой? Мороз, а ты голышом. Один затылок пухом прикрыт.
У всех птиц родители как родители: детей летом выводят, когда тепло и сытно. Одним клестам законы не писаны. Угораздило же высидеть клестят зимой, да ещё двадцать девятого февраля! Что это за день рождения, который бывает один раз за четыре года? Прямо хоть плачь: ни зелени, ни гусеничек; снег, холод…
А родители хоть бы что!
Вон папа-клёст – сидит себе на ёлке и песни поёт. А у самого пар из клюва, будто трубку курит!
Это я так про клестят думаю.
Только вижу, что сами клестята живут не тужат!
Клестята кашу едят. Хороша каша из еловых семян! Каши наедятся – и спать. Снизу гнездо – как пуховая перинка, сверху мама – как перяное одеяльце. А изнутри каша греет. Ёлка клестят баюкает, ветер им песни мурлычет.
Немного дней прошло – выросли клестята. Ни горлышки не застудили, ни носы не отморозили. Да толстые такие, что в гнезде тесно. И неугомонные: чуть из гнезда не вываливаются.
Это, наверное, всё от забот маминых и от еловой каши.
А ещё от яркого солнышка и морозного ветра.
Нет, день рождения – всегда счастливый день.
Пусть даже зима и мороз. Пусть даже двадцать девятого февраля.
Всё равно!
– Чего они, дурачки, меня боятся? – спросила Люся.
– Кто боится тебя? – спросил я.
– Воробьи.
В скверике прыгали воробьи. Люся кидала им крошки, а они в страхе улетали.
– Почему они улетают? – удивлялась Люся.
Загадала девочка мне загадку! Действительно – почему? Раньше я не думал об этом: боятся и боятся. На то они и дикие птицы. Но вот девочка хочет их накормить, воробьи голодны, но они улетают. Почему?
– Почему они меня боятся? Я ведь никогда их не обижала! – говорит Люся.
– Ты не виновата, – успокаиваю я её.
– А кто виноват?
– Мы виноваты. Все-все. Одни – потому что всегда птиц обижали, другие – потому что позволяли обижать.
– Но за что же их обижать? Они ведь маленькие…
– Ничего, – сказал я Люсе. – Ты бросай и бросай им крошки, и они поймут, что ты им ДРУГ.
– Вы думаете, они поймут?
– Непременно поймут! Ведь поняли же они, что надо спасаться, когда в них кидают камни.
– Я им скажу, что я бросаю не камни, а крошки!
– Ничего не нужно говорить, Люся. Они поймут без слов.
– Без слов? А я-то думала, что они дурачки! – сказала Люся.
Птицы поняли Люсю.
Ночью в коробке вдруг зашуршало. И выползло из коробки что-то усатое и мохнатое. А на спине сложенный веерок из жёлтой бумаги.
Но как я обрадовался этому уродцу!
Я посадил его на абажур, и он неподвижно повис вниз спиной. Сложенный гармошкой веерок стал отвисать и распрямляться.
У меня на глазах безобразный мохнатый червяк превращался в прекрасную бабочку. Наверное, так вот лягушка превращалась в царевну!
Всю зиму куколки пролежали мёртво и неподвижно, словно камешки. Они терпеливо ждали весну, как ждут её семена в земле. Но комнатное тепло обмануло: «семена проросли» раньше срока. И вот по окну ползает бабочка. А за окном зима. А на окне ледяные цветы. Живая бабочка ползает по мёртвым цветам.
Она порхает по комнате. Садится на эстамп с маками. Развернув спиральку тоненького хоботка, пьёт из ложечки сладкую воду. Опять садится на абажур, подставив крылышки жаркому «солнцу».
Я смотрю на неё и думаю: а почему бы не держать дома бабочек, как держим мы певчих птиц? Они порадуют цветом. И если это не вредные бабочки, весной их, как птиц, можно выпустить в поле.
Есть ведь и певчие насекомые: сверчки и цикады. Цикады поют в спичечном коробке и даже в неплотно стиснутом кулаке. А сверчки пустыни поют прямо как птицы.
