Лесные курьезы - [2]
— Вы чего, — говорю, — мужики, с ума спятили? Отродясь не видал, чтобы за сеном с гармошкой ездили.
Тут Иван перестал играть и вроде бы проснулся: узнал меня. Вместе с гармошкой ловко скатился с зарода.
— Давай, сосед, к «столу». Праздник у меня великий. Гулять бы только, а тут сена дома не окажись. Вот и приходится совмещать…
— Какой, спрашиваю, праздник?
— Как какой? Неуж не слышал?! А еще сосед называется! Да сына мне Нюра родила. Вот такого! — и Шарапов показал какого, как рыбак, широко раскинув руки. — Вчера был в больнице, обоих повидал. Во парень! — опять раскинул он руки.
— Так что же ты здесь веселишься, раз сына жена родила? К ней бы, к Нюре, и шел.
— Говорю, вчера был, как узнал. Цветов в теплице дали… Сегодня тещу турнул, пусть и она посмотрит. А у меня ни охапки сена дома…
Так и отпраздновали мы на пеньке в зимнем лесу рождение первого Иванового сына и даже сообща имя ему придумали — назвали Ильей. Чтобы рос таким же богатырем, как его былинный тезка.
Потом я снова пошел ловить ершей, а счастливые мужики принялись складывать на сани сено. И ведь что интересно — весь зарод привезли, клочка по дороге не потеряли…
Так тебе и надо!
Один раз приходит ко мне деревенский парень и говорит:
— Барсука поймал. Чернющий весь — смехота!
— Как ты его поймал?
— А так. Гоню я, значит, на мотике вечером, при фаре уже, он и катит по тропинке. Я, значит, газу, он, дурак, дальше, хоть бы свернул! Ну и шмякнул его колесом…
Парень явно гордился, что сбил зверя. Давай досказывать:
— Я ведь с рыбалки ехал, рюкзак со мной был. Ну я его туда, в рюкзак, значит. А он упирается, зубы щерит. Запихал все же и живьем привез.
— Где он у тебя?
— Как где? В клетке, конечно. Ежели охота посмотреть, пойдемте, покажу.
Неохота мне было смотреть, но надо было что-то делать, спасать зверя, и я пошел.
В тесном крольчатнике за железной сеткой, забившись в угол, сидел худой, со свалявшейся шерстью… енот.
— Вот только не жрет ничего, ни морковь, ни картошку, — пожаловался парень. — Зато ручной стал, как кошка. Глажу, на руки беру.
Он открыл клетку, вытащил зверька, прижал к плечу, начал гладить. И тут произошло то, чего и следовало ожидать: енот неожиданно взбунтовался, хапнул зубами парня за ухо и напрочь откусил мочку. Да так это быстро сделал, что тот не успел и пикнуть. Енот стремительно спрыгнул на землю, юркнул под прясла и скрылся в картофельной ботве. А там до леса рукой подать…
— Так тебе и надо! — сказал я, перевязывая голову парня с откушенным ухом какой-то тряпицей, снятой тут же, с сиденья мотоцикла. — Беги давай в больницу и больше не лови зверей. Другое ухо откусят…
Лодочник Кленов
Как только поселился я в Луговой, невольно стал приглядываться к усатому, с виду очень недружелюбному старику Кленову. Жил он по ту сторону речки, но все равно каждое утро, приходя за водой, я встречался с ним. Вернее, видел на другом берегу.
Он ладил лодки.
Лодок этих скапливалось у его дома иногда до десятка и больше, а он все чего-то пилил, стругал, тесал. Лодки получались все как одна — узкие, остроносые, полого выгнутые и даже издали казались легкими. Они, как девушки на пляже, лежали на берегу, бело-желтые от новизны, сладко пахнущие знойным бором.
Вот и стал я подумывать: к чему старику столько лодок? Лодок, которые здесь, в верхнем течении реки, совсем не нужны — в летнюю засушливую пору она так мелеет, что в любом месте можно перейти вброд. К тому же, слышал, он их не продавал.
Еще я слышал, а потом уже сам убедился, что лодки у Кленова какой-то особой выделки, бывает, доставляют ему знакомые люди прямые, как струна, еловые бревна, и тогда он договаривается в местном леспромхозе распилить их на доски. Само собой, сколько тут хлопот, какие расходы из небогатой в общем-то пенсии, не говоря уже о собственном труде.
А он ладил и ладил, с утра до вечера стукая на берегу, потому что умел и любил их делать.
Он все любил сделанное своими руками: дом, в котором жил, стол, за которым обедал, кровать, на которой спал, и многое другое, без чего в крестьянском житье не обойтись. Но больше всего любил делать лодки, не так уж нужные, как было сказано, на мелководной речке.
Многие не понимали Кленова, снисходительно посмеивались над ним. Говорили: золотые руки, все изладит, что ни попроси, да еще как изладит! — а он — ну ребенок малый, — стругает лодки, выставляет напоказ на берегу! Зато сам Кленов был иного мнения о своем ремесле, считал себя наипервейшей руки мастером в этом деле и ревностно относился к конкурентам, если таковые объявлялись. Чуть завидит чужую, не его работы лодку, — живо к ней! Придирчиво осмотрит, прощупает всю. И как бы она не была хороша, обязательно найдет изъян: то широка, то велика, то тяжела. А уж на старые да сколоченные тяп на ляп и глядеть не мог. С отвращением махал рукой и обзывал хозяина самыми последними словами. Кленов вообще судил о человеке по наличию у него лодки — есть лодка, значит, и человек ты хороший, нет — так себе… Все равно, что в-старину безлошадный мужик. Кленов очень хотел видеть в деревне хороших людей…
Наверно, из-за недальнего соседства старик взаимно начал интересоваться и мной, моим житьем-бытьем. Не шибко-то разговорчивый, с бурым, морщинистым, как липовая кора, лицом, он нет-нет да и взглянет из-под кустистых бровей на меня у речки, в знак приветствия чуть заметно кивнет головой. Или, проходя мимо моего дома с кирзовой сумкой в сельмаг, приостановится у ворот, осмотрит все от крашеных наличников на окнах до нового скворечника на березе, что-то смекнет себе на уме и идет дальше. Я стал подмечать: проходит он намеренно нашей улочкой, потому что до сельмага куда удобнее и ближе ему добраться детсадовским проулком.
