Предстоящая рыбалка волновала и будоражила воображение. Всю ночь мне грезились упругие зеленоватые окуни, прохладные, увесистые подъязки, неправдоподобных размеров лещи и щуки. Я уже чувствовал под собой колыбельное покачивание лодки, видел ласковый блеск воды, дважды переживал неожиданный нырок поплавка, от которого западало дыхание. Потом поднимал из-за борта тяжелеющий садок, но он вдруг порвался, и на дно лодки с веселым звоном посыпалась сверкающая плотва…
Это трезвонил будильник. Наскоро собрав рюкзак, я поспешил на первую электричку, и уже через час за окном вагона мелькали окудрявленные молодой, не успевшей набрать тучной тяжести листвой березовые рощицы, прогонистые делянки лесонасаждений, старательно ухоженные огородики, обнесенные от приблудшей скотины проволокой, жердями и прочим подручным материалом. Меж ними в широких отлогих выработках — когда-то брали грунт для насыпи — перламутром взблескивали озерки устоявшейся снеговой воды.
Иногда с этих озерков срывались еще по-весеннему шаловатые, с тугим звенящим пером селезни и, ничуть не пугаясь грохочущего поезда, мчались вдоль линии. Затем начались сырые луга с невысокой, стрельчато выметнувшейся осокой, над которой весело кувыркались токующие чибисы.
Я оглядел немногочисленных пассажиров и, твердо веруя в известное присловье, что рыбак рыбака видит издалека, направился к первому попавшемуся на глаза гражданину. Спросил, не найдется ли посвежее мотыля.
Гражданин интеллигентного вида, в узкополой шляпе и новенькой штормовке с капроновыми шнурочками в откинутом на спину капюшоне, с прохладцей глянул на меня сквозь очки и иронически заметил:
— Дорогой, мотыля продают в «Охотнике». А можно было купить и на вокзале…
Сочувственно улыбнувшись, гражданин отвернулся к окну.
Я опять окинул вагон взглядом и у самой двери заметил одиноко сидящего человека в помятой кепчонке. Невысокий, узкоплечий, он походил на мальчишку-подростка, и только глубокие складки на заветренном лбу выдавали его возраст. Что это рыбак — я не сомневался, хотя ни в руках, ни рядом с ним не было ни удочек, ни подсачка, ни прочих рыбацких атрибутов.
— Здрасьте! — с готовностью ответил Рыбак на приветствие и подобрал полу выгоревшего дождевика. — Присаживайтесь.
Он, вероятно, слышал мой короткий разговор с гражданином и, не дожидаясь вопроса, начал выкладывать из карманов всякие баночки и коробочки.
— У меня все есть — и малинка, и опарыш, и червь наземный.
— Уж выручите, подзавяла что-то моя наживка.
— Об чем говорить? У тебя нет — у меня есть, у меня нет — у тебя спрошу. Не велико добро!
Рыбак дал мне всего в достатке и обиженно отстранился рукой, когда я хотел рассчитаться.
Рыбаки, едущие в этом направлении, обычно сходят на одной станции — Водохранилище. Нет нужды рассказывать о нем: знает его едва ли не каждый житель нашего города. Поэтому я не стал расспрашивать, куда едет мой новый знакомый, а только предложил порыбачить вместе. Рыбак охотно согласился и сказал, что лодка у него собственная и знает он отменные лещевые места.
— Я ведь который год тут обретаюсь. Сперва за Вороньим рыбачил, а сейчас подался к левому берегу, на мыс. Там недалеко русло старое, глубина, стало быть, и ямы есть. Вот и поуживаю лещишек. С прикормом.
Рыбак помолчал и с восхищением добавил:
— А берег-то, берег там какой! Сразу от воды кустовье разное, а дальше как воздымутся сосны — одна другой выше да ядренее. Подует ветер — и возьмутся они петь да гудеть. Бывало, плюну я на всю эту рыбу — не едал, что ли, сроду! — лягу в траву и слушаю сосны. И думаю про себя: до чего же хороша наша матерь-Расея…
На длинном перегоне поезд набрал такую скорость, что побрасывало вагоны, и стук колес перерос в водопадный гул. В это время в проходе появилась маленькая девочка. Хватаясь за сиденья, она упрямо пробиралась к выходу. На повороте вагон сильно качнуло, дверь откатилась, и девочка чуть не вылетела в тамбур. Рыбак охнул и, опрокидывая чьи-то корзины, устремился к ней. Он подхватил девочку, уже лежащую на полу, выпрямился во весь рост и гневно крикнул: