Лесные дали - [5]

Лель привыкал к Ярославу трудно, постепенно. Все присматривался, словно оценивал: а много ли ты стоишь и можно ли тебе доверять? И лишь через неделю снисходительно признал в нем постояльца, но не друга.

Ярославу понравились здешние места. Впервые по-настоящему он разглядел красоту природы на границе, в Армении. Погранзастава их стояла на самом берегу Аракса, и он в свободное от службы время делал карандашом зарисовки непривычного для москвича пейзажа, но больше всего любил писать масляными красками могучий и величавый Арарат.

Три его рисунка были напечатаны в военной многотиражке. Это придало Ярославу больше уверенности, укрепило его мечту: никогда в жизни, как бы судьба ни распорядилась им, не бросать живопись.

Природа Армении поражала, будила воображение, рождала любопытство и удивляла резкими контрастами, особенно в погожие дни. Она не располагала к безмятежному покою, как лесная звень среднерусской полосы, вот эти задумчиво-мягкие певучие владения Афанасия Васильевича Рожнова, по которым бродил Ярослав, ловя краски золотисто-багряной осени.

Однажды - это было вечером второго дня пребывания его у Рожнова - в одиннадцатом часу, прослушав по радио последние известия, старик оделся, забросил за спину ружьишко, сунул в карман фонарик и объявил:

- Ты ложись отдыхай, а я дозором пройдусь, службу свою справлю. Ночь - она самое время для этих, как их по-вашему, по-пограничному называют?

- Нарушителей, - подсказал Ярослав.

- Во-во, нарушителей. Слово какое - прямо в точку, - проговорил старик.

- А можно мне с вами?

- Почему нельзя? У нас все можно, - ответил Афанасий Васильевич, точно он ждал такого вопроса.

Ночь была теплая, темная, без звезд и без ветра. Овчарка ожидала их у калитки, по-волчьи сверкая зелеными огоньками глаз, но Афанасий Васильевич сказал ласково и внушительно, как человеку:

- Нет-нет, Лель, ты останешься дома.

Лель был умный пес, понимал, что спорить с хозяином неразумно и бесполезно. Он провожал Афанасия Васильевича и его гостя настороженным взглядом, пока их не поглотила густая темень ночи, затем неторопливо обошел вдоль забора весь участок, огороженный высоким, двухметровым частоколом, и лег на крыльцо.

Ярослав и Афанасий Васильевич шли молча, не спеша, на ощупь, часто останавливались, прислушивались, не раздастся ли где стук топора или глухой визг пилы. Фонариком не светили, и Ярослав подумал: как на границе. Шли километра три почти до самой окраины совхозного поселка, к которому густой стеной подступал молодой ельник, или по профессионально-лесному - жердняк. Именно там чаще всего совершались недозволенные, воровские порубки. На этот раз все было тихо. Постояли, прислонясь к деревьям.

Старик закурил, перед тем как возвращаться назад, сказал вполголоса:

- Обыкновенно рубят в дождливую ночь.

- Понятно, нарушители тоже предпочитают ненастную погоду, - с оттенком досады отозвался Ярослав. Он снова почувствовал себя пограничником.

Обратно шли еще медленней. Старик опирался на палку, делал частые остановки. Пояснил с тихой грустью:

- Отходили мои ноги, не слушаются. Мотор еще бы ничего, а ноги не годятся. Да пора уж. И так сверх нормы поработали. Семь десятков без отдыха на ногах. Полвека в лесниках.

- И все пешком?.. А как же лошади? - осторожно и участливо спросил Ярослав.

- Бывали и лошади. Это когда я объездчиком работал. А как снова в лесники перешел - опять на своих двоих. Байкал у меня недавно, всего шесть годов. Да ночью-то с ним одна морока. Стар он. И хозяин стар и конь. Ему тоже пора на отдых. До меня он в колхозе работал. Там его выбраковали по негодности. Я пристал к председателю: "Продайте". Кузьма Никитич человек добрый. "Что ж, говорит, Василич, деньги-то с тебя брать за эту клячу Как-то даже неудобно. Бери его задаром Пользы от него никакой, только фураж переводит"

Домой воротились под утро. Но спать не сразу легли Беседа текла сама собой, и казалось, конца ей не будет. Собственно, эта ночь и решила судьбу Ярослава. Когда он вполне искренне обронил фразу: "Хорошо здесь у вас", старик поймал его на слове:

- Нравится, говоришь? Это верно. Места тут отменные, многим нравились. В былые годы у меня частенько живал писатель Цымбалов Николай Мартынович. Земляк наш. Знаменитый человек. Тут он свою последнюю книгу писал. - Старик хотел было показать Ярославу роман Николая Мартыновича с дарственной надписью - ему, Афанасию Васильевичу, да передумал: не все сразу. Сказал, остановившись посреди комнаты: - А коль нравится, так и оставайся тут. Бери мою должность и живи у меня. Дом пустой, места нам обоим хватит, и мне веселей будет.

Уже на другой день Рожнов и Серегин сидели перед лесничим Погорельцевым, и Афанасий Васильевич давал горячую рекомендацию новому кандидату в лесники:

- Парень что надо - по всем статьям нашенский. Лес любит и душой понимает. Серьезный, пограничную службу прошел, не с такими супротивниками дело имел. Так что сумеет любого Сойкина выследить.

Чем-то озабоченный, лесничий слушал старика рассеянно и нетерпеливо, воспользовавшись паузой, снисходительно отозвался:

- Надо бы листок по учету кадров заполнить.