Лесное море - [13]

Русский в эту минуту надевал рубаху через голову. Подняв руки, он высунул узкое лицо с чаплинскими усиками, которые казались совсем неуместными на этом лице, и посмотрел на Виктора так, словно в первый раз сейчас увидел его по-настоящему. Увидел — и очень удивился: да он совсем мальчишка, сопляк еще! Долговязый, длиннорукий, выросший из своей школьной формы… Но в нем уже заметен сильный характер… Одежда изорвана, на загорелом лице какое-то каменное выражение, нос не разберешь какой, потому что распух, темные брови насуплены, глаза — как у раненого ястреба.

— А позвольте спросить, откуда вы? Кстати, я даже не поблагодарил вас…

— Я из концессии. Виктор Доманевский.

— Ага! Так это из-за вас меня хотели…

Он пожал плечами, при этом рубаха его сдвинулась и сорвала струпья на спине. Русский поморщился от боли.

— Блестящая победа, что и говорить… Ну, пойдемте, я просто с ног валюсь.

Они пошли берегом, по лодыжки в воде — чтобы не оставлять следов.

— Забыл представиться: Алсуфьев, Павел Львович. Тоже охотник. По-здешнему — тавыда. Пошел добывать панты — ну и вот… Схватили… Нежелательный свидетель…

Ему трудно было говорить — он потерял много крови, раны жгли, как огонь, и каждый шаг требовал огромного усилия, причинял боль.

В солнечном свете и в тени деревьев, сплетавших свои ветви над оврагом, носились голубые стрекозы. Страусовые перья громадных папоротников каскадами сплывали до самой реки. И когда два человека, один в белом, другой в сером, поддерживая друг друга, остановились над излучиной Муданьцзяна, им показалось, что весь этот изумрудно-зеленый мир валится на них с шумом водопада. Что он поглотит их навсегда. Что отсюда нет выхода и нет возврата…

ЗАКОПАННЫЙ

Виктор проснулся. Фанза была пуста, как и вчера, когда они пришли сюда. Хозяина ее, Третьего Ю, они не застали — ушел, должно быть, далеко на охоту. Они проспали весь вечер, ночь и часть сегодняшнего дня, что сиял за порогом… Который может быть час? Полдень, вероятно.

Рядом сопел и тихо постанывал этот — как его? — Алсуфьев, Павел Львович… На спине и плечах рубаха его прилипла к ранам, на ней проступили темные пятна.

Осторожно, чтобы не задеть спящего, Виктор спустил ноги с кана на глиняный пол и вышел из фанзы.

Дремавшая у порога Яга открыла глаза и тотчас снова сомкнула их. Брюхо у нее заметно округлилось со вчерашнего дня, лапы были перепачканы землей. Наевшись до отвала тем, что сама себе добыла в тайге, она, казалось, хотела сказать хозяину: «Успокойся, все в порядке». А лежавший подле нее черный песик завилял хвостом. Он поворачивал морду, испачканную кровью, как и у Яги, то к Виктору, то к ней в явном беспокойстве, не зная, кого ему почитать больше — этого незнакомого человека или красавицу Ягу.

Солнце стояло уже высоко и, пробиваясь меж ветвей, освещало тропинку, протоптанную вниз, туда, откуда доносился глухой шум водопада.

В зелено-золотой светотени треугольная крыша фанзы, крытая корой лиственницы, и ее ветхие бревенчатые стены, на стыках замазанные глиной и законопаченные мхом, весь этот домишко, такой низенький, что напоминал погребок для картошки, удивительно гармонировал с окружающей природой и настолько с нею сливался, что даже самая дикая из белок, летяга, на закате преспокойно усаживалась на его крыше, словно это была скамейка, поставленная здесь для того, чтобы ей, летяге, было где отдохнуть.

Ей в этот ранний час полагалось бы еще спать, но она уже выглядывала из дупла, тараща глаза на Виктора. Совсем как в тот вечер, два года назад, когда отец указал ему на нее, говоря: «Смотри, сейчас полетит». Летяга и сейчас, как тогда, вдруг повисла головой вниз. Вытянула передние лапки, растянув по бокам туловища перепонки, распласталась так, что стала похожа на кленовый лист, и бесшумно и плавно перелетела через всю полянку. Серо-бурой тенью промелькнула, как воспоминание.

Алсуфьев крикнул из фанзы:

— Витя!

И Виктору пришлось войти внутрь.

— Не спите, Павел Львович?

— Какой уж тут сон. Жжет как огнем… — Он приподнялся на локтях и охнул от боли. — Не рубаха, а панцирь какой-то. Согрел бы ты воды, братец, да попробовал отмочить струпья.

— Сейчас.

В углу стояли два кувшина из ивовых прутьев, обмазанные снаружи смесью глины и звериной крови. В одном из них еще осталось немного соевого масла, другой был пуст.

Крутой тропкой Виктор сошел на каменный порог, какое-то подобие плотины, к речке, через которую Ю перекинул две огромные ели. Речка, приток Муданьцзяна, узкой воронкой вливалась под этот мост и в облаках брызг, с грохотом, как водопад, летела вниз, на второй порог, оттуда на третий, а дальше разливалась уже спокойно по груде камней.

— Голубчик, — сказал Алсуфьев Виктору, когда тот вернулся с кувшином воды. — А не найдется ли здесь какой-нибудь жратвы?

Полулежа, он кивком головы указал на прикрытые дощечками колоды у стены.

Колоды эти были выдолблены внутри, и в них хранились запасы Третьего Ю: мука, бобы и гаолян. А на жерди, укрепленной под потолком, висели полти сушеного мяса, похожие на ремни, и связка чесноку.

— Amico mio! — воскликнул повеселевший Алсуфьев. — Поищи еще, авось найдешь и табак. Царствие небесное отдам за щепотку табаку!