Лесничиха - [51]
За высокой разлапистой елкой стоял и смотрел на приезжих аккуратный двухоконный домик лесника. Завхоз отправился к дому, а Витька бродил по лесосеке, спотыкаясь о разбросанные дубовые кряжи.
Все было изрыто, исхлестано следами машин и тракторов. Видно, таловцы здесь поработали на славу, выбирая дуб, какой получше.
Якушев склонялся к бревнам, пробуя содрать толстую плотную кору. Она не поддавалась. Снаружи все было красиво, хорошо, но внутри, в торцах…
Витька ковырнул сердцевину комля, и гвоздь легко подался в мертвое, растресканное тело. У некоторых бревен ядро зияло пустотой, и хотелось дунуть, как в трубу, чтобы убедиться, что дыра сквозная. Вот так пасынки!
Витька заметался по поляне, проверяя каждое бревно, и, когда распрямил спину, в глазах поплыли черные пятна. Всего лишь с десяток дубов можно было без опаски ставить в линию, но десять — это почти ничего. Значит, Серега все выбрал себе, оставив другу чуть ли не дрова!
Витька ошарашенно сел на бревно, невидящим взглядом уставясь на свалку. Подошел завхоз.
— Все, что осталось, можем забирать! — весело сказал он Витьке.
— Для опор нужен первый сорт! — протестующе воскликнул Якушев. — Понимаете, первый!
— Берем, что есть, — отмахнулся завхоз. — Какие тут сорта? Дуб он завсегда дуб.
— Но этот на пасынки не годится!
— А у вашего дружка годится, — ответил завхоз, удивленно разводя руками. — Не пойму.
— А чего понимать, чего? — подался к нему Витька, краснея и не зная, что и говорить. Если сказать, что Седов выбирал, то какие они после этого друзья? А если молчать, то завхоз еще подумает, что Серега нагружал все подряд, без разбору… И он промычал что-то невразумительное, длинное.
Надо разобраться. Хорошо, вот приехал Седов и видит груду дубовых бревен. Значит, видит он дуб и отбирает для себя, какой получше. А что было делать? Брать свою половину без сортировки? На калду какую, на кошару бы — можно, а тут электрическая линия!.. И все же так нельзя. Хотя бы признался. Хотя бы сказал, ведь друзья же. Из одной, в конце концов, организации!..
— Не возьму я этот дуб, — тихо сказал Витька, снова опускаясь на бревно. — Придется возвращаться.
— Да мы что, только зря машины срывали? И людей?! — начал заводиться завхоз.
— Вы не шумите. Бесполезно…
— Видать, без свету будем с этим верхохватом! — еще пуще разошелся, обращаясь к шоферу, завхоз. — А у таловских — вот то инженер! О колхозе думает! Старается! Чтобы как можно побыстрей и подешевше!
— Да тот товарищ родом-то из Таловки! — воскликнул длинный жилистый шофер, удивляясь завхозовой наивности. — Потому и старается!
Витька поднял голову, с недоверием глянул на шофера. Неужто правда, что Серега таловский? Всегда считал его заволжским, городским. Заволжск хоть и некрупный город, зато квартира Серегина в самом центре. Витька даже бывал у него, вернее, Серега раз приглашал, когда приехали по направлению в выходной день и в общежитие Витьку никто не устраивал. Отдельная секция. Балкон. На балконе сгорбленный старик разводил игрушку-огород. Инструмент для работы был тоже игрушечный, из магазина «Детский мир». Тут и грабельки, и лопаточка, и — чуть побольше деревенской кружки — леечка… Серега, помнится, впервые покраснел — густо-густо, до жаркой испарины. Объяснил, страдая за отца, что у того «немного не хватает». И засмеялся деланно. Но Якушев сквозь щель в двери заметил, что обнимал он отца с любовью.
Сейчас вот, вспомнив про детский огородик, Витька понял, что отец Серегин не чудил, а просто сильно тосковал человек по земле, которую когда-то бросил… Значит, это правда, что Серега деревенский. Тогда зачем молчал, что Таловка — родина?! Или, может, стеснялся? Есть — Витька знает — такие пацаны, которые стесняются идти по городу рядом с некрасивой, смешно одетой матерью-колхозницей. Гады… И Серега тогда… гад, хоть и любит свою родину-мать наедине. Вон для нее выбрал лучший дубок. А ему вот, Витьке, говорит: забирай остальное, да поскорей, шевелись…
Но зачем же так! Сказал бы прямо. Витька, может, сам бы предложил свою долю хороших пасынков. Все равно делить тут невозможно…
Подошла еще одна машина. Потом еще и еще. Вокруг Витьки и шумевшего завхоза сгрудилась толпа колхозников.
— Поворачивай, ребята, назад, — закончил завхоз увядшим голосом, чувствуя, что ни крики ни угрозы не помогут. С жалостью взглянул на бревна: — Эх, сколько добра остается! Какую экономию могли бы совершить! Поворачивай…
Вспомнив о чем-то, он зырко огляделся и, согнувшись, украдкой юркнул в лес. Вернулся скоро, в открытую неся каким-то образом срубленную елочку. Бросил ее в кузов, втиснулся в кабину и яростно хлопнул дверцей. Витька примостился рядом с елочкой. С болью подумал, что скоро Новый год…
Машина то и дело останавливалась. Завхоз высовывался из кабины и кричал встречному транспорту, чтобы поворачивали назад. И, сжимая руку в тугой кулак, — большим пальцем показывал за плечо:
— Этот приверед раздумал брать! Не понравились ему дубки! Золотые, говорит, надо!..
Витька сумрачно молчал. Думал все о Сереге Седове: вот какой оказался друг!.. А сам он тоже хорош. Тряпка. Надо было с самого начала позвонить в Заволжск, а не доверяться всяким… Вот так. А теперь, спустя неделю, попробуй позвони! И о чем говорить? Что председатель обманул? Во-первых, это не обман. Совсем другое. Во-вторых, Иван Семеныч честно объяснился, и жаловаться на него рука не подымется. К тому же, по его — Витькиной — вине колхоз несет убытки: одних машин прогоняли штук десять… Вина?.. Разве можно было поступить иначе?!
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.
Известный роман выдающегося советского писателя Героя Социалистического Труда Леонида Максимовича Леонова «Скутаревский» проникнут драматизмом классовых столкновений, происходивших в нашей стране в конце 20-х — начале 30-х годов. Основа сюжета — идейное размежевание в среде старых ученых. Главный герой романа — профессор Скутаревский, энтузиаст науки, — ценой нелегких испытаний и личных потерь с честью выходит из сложного социально-психологического конфликта.
Герой повести Алмаз Шагидуллин приезжает из деревни на гигантскую стройку Каваз. О верности делу, которому отдают все силы Шагидуллин и его товарищи, о вхождении молодого человека в самостоятельную жизнь — вот о чем повествует в своем новом произведении красноярский поэт и прозаик Роман Солнцев.
Владимир Поляков — известный автор сатирических комедий, комедийных фильмов и пьес для театров, автор многих спектаклей Театра миниатюр под руководством Аркадия Райкина. Им написано множество юмористических и сатирических рассказов и фельетонов, вышедших в его книгах «День открытых сердец», «Я иду на свидание», «Семь этажей без лифта» и др. Для его рассказов характерно сочетание юмора, сатиры и лирики.Новая книга «Моя сто девяностая школа» не совсем обычна для Полякова: в ней лирико-юмористические рассказы переплетаются с воспоминаниями детства, героями рассказов являются его товарищи по школьной скамье, а местом действия — сто девяностая школа, ныне сорок седьмая школа Ленинграда.Книга изобилует веселыми ситуациями, достоверными приметами быстротекущего, изменчивого времени.