Лесничиха - [26]

Все слышнее переливалась в кустах, даже на слух прозрачная, вода. Шевелилось на открытых прогалинах травяное русалочье русло. Травы то вздымались, то мягко ниспадали зелеными подводными волнами.

Смородинный, терпкий, пьянящий дух сменялся сладким запахом борщевника. Горьковато пахнущие розги, росшие будто бы из птичьих гнезд — пересохшей, перепрелой тины, неожиданно четко отдавали болотом, и Петрунин вступал в камышовую заросль, чтобы еще через несколько минут войти в упругое, буйное разнотравье…

Что вело его к лесу, к заповедным местам? Он и сам не мог еще понять, только на что-то очень сильно надеялся, словно Варя сохранила не только тот лес, но и любовь свою к трудному человеку. И вот он идет, Порфирий, идет — освобожденный, чистый, каким и хотела его видеть Варя. Почти забыл, что прошло много лет — и мало ли что могло за эти годы случиться? Не хотел задумываться, шел и шел…

К вечеру, когда повеяло с холмистых берегов горячим духом смолы, он остановился. Вот то место — не иначе то, где расстался он с Варей Ивановой. Место тайных порубок, политое потом, отметилось в памяти навек. И хотя забылись очертания берегов — их размыло, стерло половодьями, Порфирий чувствовал: вот здесь, на этом вот месте — притопнул ногой по песчаной земле, — спилил он двуручной пилой, в одиночку, дрожащую стройную сосну. И вон там, чуть дальше. И там…

Но будто и не было тайных порубок. Везде стояли гордо, непорубленно молодые стремительные сосенки. Держали в корнях, как в мозолистых пригоршнях, сыпучую, с редкой растительностью почву.

— Но это тут! — Порфирий взялся, чтобы не упасть, за прохладный тонкокожий ствол и стал сковыривать носком сапога землю, сердцем чуя, что здесь он пилил, здесь!..

Рядом с молоденькой сосной, совсем рядом, под слоем земли, серели истлевшие остатки пня…

Порфирий перебегал от сосны к сосне, то одной рукой держась за дерево, то другой, невольно подтягиваясь, поднимаясь все выше на косогор, откуда можно было глянуть на сторожку. Посмотрел. Но, кроме моря деревьев, ничего не увидел. Только в подсиненной дали, много дальше желанного места, сияло на солнце, как бы из снега, дворец не дворец — большое, с полосками колонн здание…

Ветер гнул верхушки деревьев, и лесные, с синими тенями волны то завихрялись, то плавно взбирались с холма на холм; и только широкое поречье, наполненное солнцем, прозрачными лугами с чистыми, как камушки на дне, копнами сена, оставалось тихим и безветренным. Петрунин задыхался от волнения, пробираясь глазами вдоль правого берега, боясь опять не увидеть на полукруглой поляне избу. И снова ее не разглядел. Светло-зеленая кулига знакомо, надкушенно втискивалась в лес, и дуб стоял — огромный, рукастый, а сторожки не было…

Спустившись с косогора и спотыкаясь, Петрунин двинулся в ту сторону. Скрипели, перешептывались сосны, и белки, раскачавшись на ветвях, перепрыгивали с дерева на дерево, любопытно следили за Порфирием, а он шел, как слепой, вытягивая руки, чтобы выйти на простор и глянуть. В третий раз.

Шершавая ребристая кора отвековавшего дуба подставилась под тряские ладони. Порфирий устало придержался, как о выступ скалы, и осторожно глянул из-за дерева. Поляна была утыкана дубками — маленькими, в несколько листков…

Он растерянно разглядывал посадки, увидел тонкие, но четкие ряды и с болью на душе отметил, что они прочертили крест-накрест и то место, где когда-то стояла изба. Сделал несколько трудных шагов, намереваясь, как и на бывшей порубке, обнаружить что-то под землей, но вдруг остановился, словно уперся в невидимую изгородь. Ему почудились сухие звуки тяпки. Оглянулся с трепетом. В стороне, недалеко от старого дуба стояла, слегка наклонясь, тоненькая, в белом сарафане девочка-подросток. Смотрела на маленький дубок и тихо, ласково рыхлила вокруг него землю. Словно взбивала любимой кукле мягкую теплую постель.

Девочка быстро обернулась и устремила в Петрунина большие, иссиня-серые глаза. Разлетные брови на чуть скуловатом, красиво очерченном лице медленно сходились к переносице.

— Дядя, вы наступите на дерево!

Порфирий суетливо отшатнулся, сделал шаг — и еще один — к девочке. И она невольно придвинула тяпку.

Было видно, как белеют, стискивая черен мотыги, смуглые тоненькие пальцы.

И опять, в который раз, но теперь пронзительно отчетливо, Порфирий увидел в другом человеке Варю Иванову. Только маленькую…

— Я не пьяный, не бойся, — продохнул он, силясь улыбнуться.

Она тоже слабо улыбнулась. Мотнула темно-русой головой куда-то вниз чистозвонкой речки:

— Вы оттуда? Из санатория?

Порфирий молчал, разглядывая девочку. Теперь она казалась чуть взрослей.

— Вот так и работаешь? — спросил.

Она почему-то смутилась:

— Это я на каникулах. Помогаю просто.

— Кому?

— Ну… всем. — Она пожала острыми обгоревшими на солнце плечами. Помолчав немного, обвела вокруг себя рукой: — А потом — люблю я это место.

— Тут сторожка была… — тихо проговорил Порфирий, подходя еще ближе.

Девочка вздохнула:

— Была. До прошлого года. А потом ее решили снести.

— Кто решил? И кто ты есть такая? И почему все знаешь?! — чуть не крикнул он, пытаясь что-то понять.