Лесная нимфа - [49]

– Трусы вы, мальчишки!

– Ну, ясно, – сказала наконец Наталья и кивнула Голубю: – Едем.

Их ухода и не заметили. Взрослые и ребята шумели одинаково, перебивая друг друга.

Голубь долго молчал, потом, уже в машине, спросил:

– А ты обратила внимание, что все девчонки были заодно: надо или защищаться, или звать на помощь.

– Обратила! А мальчишки стояли за разумную осторожность.

– Ничего расклад! – хохотнул Ледякин.

– Мне от этого расклада почему-то очень грустно, – негромко проговорила Наталья, но Голубь услышал ее:

– А знаешь, что хуже всего? Это уже не случайность, а тенденция.

– В чем тенденция? Что бабы осмелели? – усмехнулся Ледякин.

– Нет, что молодежь идет двумя путями: или сила, или непротивление. Сила против слабости, и слабость – как защита от силы. Заметь, я не говорю – против силы.

– Да это уже и не сила, а скорее жестокость, – заметила Наталья.

– Так это же еще страшнее! – Голубь отвернулся, закуривая, и неразборчиво произнес: – А фокус с деньгами зачем?

– Может быть, и правда испугались милиции. Хотя… мне почему-то кажется, что это своего рода акт презрения, – предположила Наталья.

– Ну уж! – усмехнулся Ледякин.

– А что, может быть, – согласился инспектор. – Увидели, какие это тряпки, и самим стало противно.

– Тоже не самый лучший способ доказывать силу характера, – сказала Наталья. – Делать им больше нечего!

– Правда что делать нечего, – подал голос водитель. – Им бы в полную силу пахать, а они по четыре часа в день травку рвут, будто на веночки. С жиру бесятся.

– Ради бога, Устиныч, не говори банальностей! – взмолился Ледякин.

Устиныч обиделся. Начался обычный, никогда не надоедающий спор об отцах и детях.

– Кино, кино виновато! – поддавал жару Ледякин. – В кино, куда ни глянь, все учителя – дебильные, родители – мещане, директор школы – ретроград и невежа, а мастер ПТУ – алкаш и вор. А чадо, всеми не понятое, душу свою исследует, а попросту сказать – дурью мается, будто для него ничего в мире более важного нет.

Наталья повернулась к окну. Дорога была ухабистой, но округа красивой необыкновенно. У обочины низкий ольховник, за ним, под теплой голубизной вечереющего неба, густая зелень полей, исчерченная светло-коричневыми полосами, будто проборами от частого гребня. Вдали над зеленью плыло длинное пестрое облако: очевидно, бригада возвращалась с прополки. «Может быть, тоже школьники? Идут, весело им, считают себя друзьями, – с внезапной отчужденностью подумала Наталья. – А потом кто-то, струсив, обшарит вещи товарищей, чтобы ублаготворить хулигана… Удивительно, ведь там, в Березовке, об этом ни слова не было сказано. И я тоже промолчала. Конечно, те «грабители» погано поступили. А чем лучше их, по сути дела, Аболдин и Фролов?»

На душе было тяжело. Последнее время она вообще болезненно воспринимала подобные случаи, хотя именно из них состояла ее работа. Мир будущего, далекий, невнятный мир, виделся ей иногда каким-то темным, душным облаком. В нем будут жить ее подопечные. Анненский, Фролов этот, и еще сколько фамилий можно назвать! О, конечно, не только они. Но и они тоже!

Вернувшись, Наталья первым делом узнала у дежурного, не спрашивали ли ее две девушки.

Никто не спрашивал. А день между тем истек.

Наши дни

Она не выспалась жестоко и, по-хорошему, в любой другой день никуда не двинулась бы, осталась бы дома, чтобы собраться с мыслями и прийти в себя, а может, и доспать, благо была совершенной хозяйкой своего времени, однако сегодня был последний день из двух, оставленных ей Внеформата. Сегодня она должна найти Снега и поговорить с ним. Значит, не до усталости, не до лени. Вперед, на старт, внимание, марш!

Шел уже десятый час, и безумные утренние пробки несколько рассосались. Правда, на Окском съезде маршрутка все же зависла, причем довольно изрядно, однако, когда Алена добралась до остановки «Железнодорожная больница» (на сей раз, прежде чем пуститься в путь, она сверилась с электронной картой города и выяснила, где именно может находиться дом 15а или б по проспекту Ленина, то есть вчерашние блужданья ее чему-то научили!), оказалось, что пробка та длилась минут десять, то есть от дома до точки приземления, так сказать, она добралась за какие-то полчаса. Не такой уж большой город НиНо, если рассудить, когда дороги в нем не загромождены мастодонтами на четырех колесах!

Алена перешла дорогу и двинулась было по тротуару, отыскивая нужный дом – а вот и номер 15, кстати, значит, здесь свернуть налево, во двор, – как вдруг ее окликнули:

– Ой, скажите, пожалуйста!

Алена обернулась. Перед ней стояла очень высокая и очень хорошенькая девушка, одетая, при такой-то внешности, слишком просто. Она прекрасно смотрелась бы в самых дорогих норках, однако на ней была простенькая сиреневая шапочка, надвинутая на брови, какая-то там курточка, какие-то джинсики, и это была отнюдь не та простота, которая стоит больших денег, а в самом деле – дешевенькие вещи. Алена вспомнила, что девушка ехала в той же маршрутке, что и она. И Алена еще тогда подумала, что ее светлые волосы, заплетенные в довольно худенькую косичку, перетянутую резинкой, усугубляют впечатление не то скромности, не то убожества ее одежды. Зато ее точеное, с изящным носиком личико было накрашено так искусно, с такими тончайшими переходами от сиреневого к зеленоватому, бледно-золотистому и даже розовому, что Алена тихонько вздыхала от самой искренней зависти, поглядывая на нее. Наша героиня не красилась вообще (только ресницы и губы, да и то чуть-чуть), не пользовалась никакими тональными кремами и пудрой не только потому, что под слоем косметики ее лицо делалось усталым, застывшим и невыразительным, но еще и потому, что просто не умела – да и лень было, если честно! – рисовать на лице все эти дивные узоры. А потом в течение дня к лицу не прикоснись: ни высморкаться толком, ни глаз почесать… Да ну, больно надо! И так хороша!