Лесная невеста - [51]

– Не знаю. Как будто в детстве знала, и так хорошо знала, как свое, а потом… Да откуда вроде? – Дивина пожала плечами, сама себе удивляясь.

– А вообще многие свою добычу на себе носят. Гривны, обручья, перстни… – Зимобор по привычке посмотрел на свою руку. – Больше серебра – больше чести. Понимаешь?

– Понимаю. Не понимаю только, откуда я-то все это знаю? У нас тут последняя война случалась, слава чурам, двадцать лет назад, нет, больше, когда смолянский воевода Гневогость сюда приходил. Старики рассказывают. Меня-то еще на свете не было!

Зимобор промолчал. Он прекрасно помнил Гневогостя и его рассказы о тогдашней войне, но говорить об этом Дивине не стоило.

– Ой, не надо бы тебе с нашими волхидами связываться! – Дивина смотрела на него с сомнением. – Ты у нас человек чужой, пришел – ушел…

– Чужой, потому и не привык с детства «соседей» бояться. Совесть меня мучит, – вдруг признался он. – Я из дома ушел, потому что боялся, что беда будет, а теперь хуже того боюсь: как там без меня? От своих сбежал, так хоть вашим помогу, все на душе легче.

– Ну ладно! – Дивина решительно встала. – Раз такой смелый, пойдем со мной свинью ловить. Повезет, сделаешь потом себе новую бляшку. Со свиньей!

Из-за отсутствия Елаги двое соседских детей пришли помогать Дивине с ее маленьким стадом из трех лосей. Это были внуки бабы Канючихи, жившей через двор от зелейницы, Пестряйка и его младшая сестра Каплюшка, у которой вечно капало из носа, даже летом. Они же пасли лосей в лесу и за это получали по вечерам кринку молока (своей скотины у них не имелось). Дивине было сейчас не до вечерней дойки: все ее мысли перенеслись на темное поле, куда наверняка опять заявится оборотень. Когда садилось солнце, Дивина вынесла из дома два маленьких мешочка.

– Это плакун-трава! От нечисти защищает. Еще позапрошлым летом мы с матушкой собирали, освящали, наговаривали, да с тех пор, я боюсь, сила выветрилась. Держи! – Она вложила один из мешочков в руку Зимобора. – И повторяй за мной.

Повернувшись на закат и глядя на огромное красное, как переспелая ягода, солнце, которое медленно валилось за черту небосклона, она поклонилась и нараспев заговорила:

– Мати моя, заря вечерняя! Дай мне не хитрости, не мудрости, а твоей великой силы! Плакун, плакун! Плакал ты долго и много, а выплакал мало! Не катись твои слезы по чисту полю, не разносись вой и плач по синю морю! Будь ты страшен злым волхидам, невидимым, незнаемым! А не дадут тебе покорища, утопи их в слезах; а убегут от твоего позорища[27], замкни их в слезах! Тобой креплю слово мое, мати моя, заря вечерняя! Солнце красное в небе, серый заяц в поле, рыба-щука в море; когда они сойдутся, тогда слова мои распадутся!

В ожидании полуночи они уселись на завалинке, и Пестряйка с Каплюшкой пристроились возле них. Бережно держа обеими руками кринку со своей долей молока, дети по очереди осторожно отпивали маленькими глоточками, бдительно следя друг за другом и напоминая, что еще есть мать и дед с бабкой, которым тоже надо оставить. Домой они не торопились. Их мать не была особенно строгой, но могла ворчать подолгу, жалостливо и нудно. Такой она стала после того, как однажды, еще в прошлую зиму, ее муж уехал за дровами и не вернулся. Пропала и лошадь, и сам хозяин.

Дивина болтала с детьми, а Зимобор молча сидел рядом и глядел на закат. Сегодня Зорень заговорил об отъезде. Доморад уже значительно окреп, и его сыну хотелось поскорее уехать, раз уж здесь творились нехорошие дела. Пользуясь вынужденной остановкой, он каждый день водил людей на охоту, ловил рыбу, запасаясь едой в дорогу, чтобы потом можно было, не останавливаясь, ехать до самого Полотеска. Доморад, не привыкший долго отдыхать, уже чувствовал себя в силах двигаться дальше. Но Купала уже совсем скоро, а встречать величайший летний праздник в пути, где-нибудь в лесу, неправильно и неосторожно, и в конце концов Зорень поддался уговорам обождать.

Однако до Купалы оставались считаные дни, а уже следующее утро уведет их отсюда. Зимобор знал, что вот-вот уедет и навсегда, скорее всего, расстанется с Дивиной, но не мог в это поверить. Она сидела рядом, он иногда касался ее плечом, слышал ее голос, и эта девушка казалась ему, как ни странно, самым близким существом на свете. Она была красивой, но не в этом дело. Между ними была какая-то внутренняя общность, и он точно знал, что, даже если объедет еще сорок городов, ни в одном не найдет другой такой девушки. Он, сын и наследник рода Твердичей, рано или поздно будет смолянским князем – это его судьба. А она – дочь зелейницы из дальнего городка. Зимобор усмехнулся: если бы, допустим, он мог сейчас привести ее в Смолянск и объявить своей женой, княгиня Дубравка непременно вспомнила бы яблоню и яблочко – от какой матери Зимобор сам родился, такую и жену себе выбрал. Наверное, и правда кровь сказывается.

Вот только вести ее ему было некуда, поскольку его собственные замыслы на будущее отличались полной неопределенностью. Болтаясь между небом и землей, не стоит обзаводиться женой, кто бы она ни была. Да и не пойдет Дивина с ним. Ее место здесь, в Радогоще. Она не из тех, кого можно соблазнить сытой жизнью на княжьем дворе, богатством и почетом. Она собирается остаться тут, занять со временем место своей матери и вообще не выходить замуж. А сам он принадлежит Младине, которая запретила ему любить земных девушек.