Лепрозорий - [14]

С любителями «острых зрелищ» она также разобралась. Точнее, ее опередили те, кого она мысленно звала своими «собратьями» и «друзьями по несчастью». В огромной лужи крови, растекшейся по полу, плавало то немногое, что осталось от них, но Ольга ровным счетом ничего не испытывала по этому поводу. Солдаты были мелочью, не более чем тупым орудием, а порой и рабочим материалом для Померанцева и капитана. Она знала двоих своих собратьев из числа этих недалеких вояк. Сейчас их трудно было узнать, их лица покрылись зеленоватой коркой, а глаза стали желтыми и лишились зрачков. Ольга читала их мысли и чувства, и прекрасно понимала, что мальчишки, по неосторожности превратившиеся в тех, кого им должно было охранять, уже совсем ничего не помнят о своей человеческой жизни и мечтают лишь о мести… и о свободе.

Когда-то она тоже мечтала о свободе. Но теперь та красавица-блондинка, которую ее умница-дочь звала «мамой Олей», не верила в это слово. Свободы нет на самом деле. То, что тебе кажется ее олицетворением — лишь очередная клетка, прозрачные стены которой ты не видишь, хотя они и ограничивают тебя и никуда не выпускают. За каждым твоим движением внимательно следят невидимые камеры, а время от времени посещающий тебя улыбчивый дядька по имени Бог приходит к тебе лишь для того, чтобы проконтролировать ход своего очередного эксперимента.

Она слышала крики и выстрелы и чувствовала, как погибают ее собратья. Ольга готова была с этим смириться. Разве у кого-нибудь из них был шанс на спасение? Их новоприобретенные инстинкты управляли ими, гнали их в атаку, говорили, что надо убивать, рвать и грызть тех, кто попадался на пути к эфемерной свободе. Разве не точно также поступают все люди, даже и вполне нормальные, в их нормальной, обыденной жизни? Разве не давят они друг друга, чтобы подняться по служебной лестнице, разве не грызут каждодневно себя и своих близких в домашних ссорах? Разве не была она сама когда-то такой же?

Ольга слишком устала от всего этого. Теперь ей не нужно никакой иллюзии свободы, ведь все равно этот спокойный и рассчитанный от и до, упорядоченный мир никогда больше не примет ее. Разве что Маша, милое родное существо, разве только она могла бы встретить мамку с улыбкой, как бы не изменилась та из-за своей болезни… По крайней мере, Ольге хотелось верить, что могла бы.

Еще ей было немного жаль «сестру», прятавшуюся в комнате неподалеку. Она «слышала» страдания и страхи девчонки, и в памяти поневоле всплывали собственные мучения и боязнь неизвестности, когда ее везли сюда, в это проклятое место. И ей хотелось чем-то помочь бедняжке.

Периферией своего слабеющего сознания Ольга видела, как усатый капитан — редкий гость в этом здании — поднимается наверх, на второй этаж. Она попыталась мысленно крикнуть девушке (кажется, ее звали… Дина? или Диана? Слишком далеко, чтобы сказать точно, но что-то похожее) в соседней комнате, чтобы та бежала сейчас, пока еще есть время. Но та оставалась на месте, только страх ее стал еще сильнее, а сердце учащенно забилось, почти также часто, как и Ольгино.

«Милая моя, усач тебя скоро найдет и пристрелит, если ты не побежишь прямо сейчас. Неужели ты не чувствуешь его ненависть, его ярость? Он уже знает, что во всем виновата ты, и даже я не смогу помешать ему, когда капитан решит спуститься за тобой… просто у него еще есть какие-то дела».

Заинтересовавшись посетившей ее догадкой, Ольга напрягла свое второе зрение, открывшееся в тот самый день, когда ее глаза начали желтеть, а зрачки исчезать, тонуть в этой желтизне. Там, наверху, их было двое — усатый капитан и зараженный ее укусом старик… Они ругались из-за какого-то предмета, некой вещи, которая была важна для них и для любого больного. Но ей трудно было понять, что это за вещь, и почему она так важна.

Что-то произошло. Выстрелы, боль… Смутное и неприятное ощущение торжества, которое испытывал капитан. И одновременно — рывок «сестры» к выходу. Все слишком быстро, слишком непредсказуемо…

Сейчас что-то произойдет, поняла Ольга. И сжала кулаки, до крови пропарывая опасно заострившимися ногтями пока еще остающиеся мягкими подушечки ладоней.

23

Военнослужащий Петров в суматохе успел отползти к зданию Лепрозория и, как мог, спрятался там, из-за угла со страхом наблюдая за происходящими событиями одним глазом. Второй почти ничего не мог видеть, расплывшаяся в пол-лица опухоль превратила его в узкую щелочку. Вся голова нещадно ныла от полученных побоев, сломанный нос совершенно не мог дышать, отчаянно болели перебитые пальцы на левой руке, которую он бессознательно прижимал к животу.

Но любая боль была ничем по сравнению с ужасом, творившимся вокруг.

Сначала солдаты, крича благим матом, расстреливали зараженных. Потом появилось еще несколько этих страшных созданий в белых балахонах на уродливых, но физически мощных телах. Они тоже кричали, только их голоса напоминали рев диких животных, да и поведение тоже. Как обезьяны, они прыгали вокруг автоматчиков, и даже если кого-то из нападавших задевали пули, они продолжали бросаться вперед, норовя укусить или разорвать, или выхватить оружие из рук отстреливающихся. Их упорство и ярость заставили Петрова обмочиться в очередной раз, но гораздо сильнее, чем в комнате капитана. И на этот раз он даже сам не заметил, как под ним растеклась теплая лужа.