Леопард. Новеллы - [53]

Однажды их поджидал сюрприз совсем иного рода: в старых гостевых покоях они заметили за шкафом потайную дверь; столетний замок легко поддался их пальцам, возбужденно вздрагивающим от соприкосновений и совершаемых усилий, и за дверью открылась узкая лестница из розового мрамора, которая, мягко закругляясь, вела наверх и упиралась в другую, открытую дверь с ободранной стеганой обивкой. За этой второй дверью находилось странное затейливое помещение, состоящее из среднего размера гостиной и шести выходивших в нее маленьких комнат. Полы из белоснежного мрамора в каждой комнате, включая гостиную, имели уклон к желобу вдоль стены. Низкие потолки украшали цветные фрески, отсыревшие настолько, что на них, к счастью, ничего нельзя было разобрать[104]; большие потускневшие зеркала, одно из которых было расколото чьим-то ударом почти посередине, закрывали почему-то только нижние части стен и соседствовали с витиеватыми светильниками восемнадцатого века. Окна смотрели в глухой, похожий на колодец двор, куда не проникал солнечный свет и не выходили другие окна. В каждой комнате, даже в гостиной, стояли широкие, слишком широкие диваны с зацепившимися за оголенные гвозди лоскутами отодранной шелковой обивки и пятнами на подлокотниках; изящные мраморные камины украшала тонкая резьба, изображающая сцены истязаний и обнаженные тела в исступленных позах, частично изуродованные яростными ударами молотка. Темные пятна проступающей сырости на уровне человеческого роста растекались по стенам странными густыми разводами. Встревоженный Танкреди не захотел, чтобы Анджелика открывала стенной шкаф в гостиной, и открыл его сам. Шкаф оказался очень глубоким и хранил удивительные вещи – мотки тонких шелковых шнуров, пузырьки с испарившимся содержимым, серебряные шкатулочки с непристойным орнаментом и крошечными этикетками, на которых, как в аптеке, изящными черными буквами было выведено: Estr. catch., Tirch-stram, Part-opp; в углу, завернутые в грязную материю, лежали маленькие кожаные хлысты и плетки из бычьих жил: хлысты были с серебряными ручками; плетки до расходящихся хвостов были обтянуты красивым старинным шелком, белым в голубую полоску, на котором можно было разглядеть три ряда темных пятнышек. Еще в шкафу лежали металлические приспособления непонятного назначения. Танкреди стало страшно – страшно за самого себя; он понял, что обнаружил во дворце тайный источник похоти, центр излучения вожделений.

– Пойдем отсюда, дорогая, – сказал он, – здесь нет ничего интересного.

Они плотно закрыли дверь, спустились по лестнице, задвинули на место шкаф. В этот день поцелуи Танкреди были легкими, словно он целовал Анджелику во сне или молил об отпущении грехов.

По правде говоря, хлыстов и плеток в Доннафугате было, пожалуй, многовато – почти столько же, сколько и Леопардов. На следующий день после обнаружения загадочных комнат влюбленным попалась на глаза еще одна плетка, правда совсем иного назначения. И произошло это не в заброшенной части дворца, а в покоях, первозданный облик которых бережно сохранялся с давних времен. В этих покоях, называвшихся «покои Святого герцога», в середине семнадцатого века заточил себя, как в личном монастыре, один из Салина, чтобы неустанным покаянием вымолить путь на небо. Комнаты отшельника были узкими и низкими, с полами из обыкновенного кирпича и выбеленными известкой стенами, как в жилищах бедных крестьян. Последняя из них выходила на балкон, откуда открывался вид на желтые, освещенные равнодушным светом просторы уходящих за горизонт владений Салина. Здесь же на стене было огромное распятие: голова истерзанного Бога упиралась в потолок, кровоточащие ступни касались пола; рана в ребрах походила на онемевший рот, которому жестокие мучения не позволили произнести последних слов о спасении. Рядом с изображением безжизненного тела на вбитом в стену гвозде висела плеть: от короткой ручки тянулись шесть задубевших кожаных хвостов со свинцовыми шариками на концах величиной с лесной орех. Это была disciplina Святого герцога – его орудие самобичевания. В этой комнате Джузеппе Корбера, герцог ди Салина, бичевал себя перед собственным богом и собственными владениями, убежденный в том, что искупает земли, окропляя их своей кровью. Охваченный священным экстазом, он верил, что только после такого искупительного крещения земли эти станут по-настоящему его, как говорится, кровь от крови, плоть от плоти. Но он ошибся: многие из тех земель, что были видны из окна, уже принадлежали другим, в том числе дону Калоджеро, а значит, Анджелике, а значит, и их с Танкреди будущему ребенку. Мысль, что красота может так же служить выкупом, как и кровь, опьянила Танкреди. Анджелика, опустившись на колени, целовала пригвожденные ноги Христа.

– Ты для меня, – сказал он, – как эта плеть Святого герцога, как средство искупления.

Анджелика не поняла и, улыбнувшись, повернула к Танкреди свою прекрасную пустую головку; тогда он бросился рядом с ней на колени и стал целовать ее с таким ожесточением, что поцарапал ей нёбо и поранил губу, и она застонала от боли.