Леонид Гайдай - [117]

«Я всегда вспоминаю, как мальчишкой ходил смотреть «Новые времена» и «Огни большого города», — рассказывал Гайдай очередному журналисту. — Мне было тринадцать лет, я мало что разглядел в этих фильмах, но как я смеялся, какое удовольствие получил от этих чаплинских лент!

Потом я смотрел эти картины, когда учился во ВГИКе. Я опять, как говорится, смеялся до колик в животе. Но смеялся я уже над другим. За трюками и погонями, за перевернутыми ведрами с водой и облепленными кремом лицами я видел уже большее, я понимал смысл фильмов Чаплина, его философию.

Я, конечно же, не сравниваю свои фильмы с чаплинскими шедеврами. Но мне хотелось бы, чтобы все люди, независимо от возраста, склада характера, темперамента и вкусов, находили в них что-то для себя интересное. И меня совсем не пугает, что человек час подряд просто смеялся, видя, как домовый активист царствует на Руси, как Иван Васильевич всего боится, каждого опасается. А кто-то, глядя на это, и смеялся над другим, и задумался над чем-то.

Только не подумайте, что я против комедий чисто развлекательных. Я считаю, что вполне возможен такой вариант: человек пришел в кино, заплатил тридцать копеек, нахохотался час, ушел и обо всём, что видел-слышал, тут же забыл. Смех всегда полезен»^{181}.

Таким образом, Гайдай вновь и вновь оказывался между Сциллой цензуры и Харибдой критики. Первая купировала «острые» моменты, а вторая потом жаловалась на их отсутствие в фильме. Впрочем, и «Бриллиантовая рука», и «Иван Васильевич меняет профессию» — феноменально смелые по тем временам картины, на чем киноведы или не хотели, или не могли заострять внимание. Может, это и хорошо: по крайней мере никто в массовой печати не пытался задним числом найти в гайдаевских комедиях что-либо антисоветское.

После «Ивана Васильевича…» Леониду Иовичу, пожалуй, уже не доводилось работать со столь же блестящими сценариями. Допустимо сказать, что осовремененная и переложенная для экрана Гайдаем и Бахновым пьеса Булгакова стала только лучше, засияла более яркими красками. Само перенесение действия комедии из тридцатых в семидесятые годы, разумеется, требовало радикальной переработки текста. И тандем авторов пришел к некоей «золотой середине»: в сценарий «Ивана Васильевича…» было перенесено всё лучшее из булгаковского текста, а каждое из нововведений (на уровне отдельных реплик и даже сцен) с изумительной органичностью было вплетено в оригинальное повествование.

Более того, Гайдай и Бахнов не постеснялись в некоторых случаях заменить булгаковские повороты сюжета на прямо противоположные. Наиболее бросающийся в глаза пример — сцена со шведским послом, требующим Кемскую волость. В пьесе отдать шведам эту землю распоряжается не кто иной, как Жорж Милославский, который у Булгакова вообще выглядит гораздо более циничным и в ряде случаев неприятным персонажем, чем милейший «благородный жулик», с беспредельным обаянием воплощенный в фильме Леонидом Куравлевым.

В общем, Бахнов с Гайдаем слова из пьесы «Забирайте, забирайте» вложили в уста не Милославского, а Бунши, тем самым лишний раз подчеркнув отрицательные качества формально порядочного советского управдома. Милославский же в новой интерпретации оказался буквально патриотом-государственником; ничего похожего на его отповедь Бунше: «Да ты что, сукин сын, самозванец, казенные земли разбазариваешь? Так никаких волостей не напасешься!» — нет у Булгакова; это полностью придумано сценаристами.

Заключительные сцены картины уже практически никак не связаны с текстом пьесы. Почти все события и диалоги фильма, начиная с того момента, как Ивана Грозного арестовывает милиция, придуманы и написаны Бахновым и Гайдаем. Кстати, в искрометной сцене допроса произошла еще одна купюра, о которой не упомянул Иван Фролов. На вопрос лейтенанта: «Где живете?» — царь отвечал: «Москва. Кремль». «Наверху» такие шуточки не могли понравиться, так что ответ пришлось изменить на отрывистое: «В палатах». Но это тоже по-своему сработало на сюжет, учитывая, что в следующую же сцену Гайдай вводит свой излюбленный мотив «психиатрической скорой помощи».

Если же говорить про чисто кинематографические находки режиссера, то в фильме их целая россыпь; у Булгакова, писавшего для театра, и не могло быть такого богатства визуальных выдумок. Некая камерность всё равно присуща этой картине Гайдая, как никакой другой; но даже в эпизодах с пространными диалогами режиссер находит возможность неожиданно обыграть «театральный» материал. Чего стоят хотя бы постоянные обороты на камеру большинства персонажей «Ивана Васильевича…» — когда кто-то из них смотрит прямо на зрителя и словно бы именно ему адресует свою мимолетную реплику. Это великолепный кинематографический аналог расхожего театрального приема «реплики, произносимые в сторону» (многие классические пьесы буквально пестрят этими «сторонними» фразочками, которые чаще всего служат на сцене способом сообщить то, о чем персонаж не говорит, а только думает).

В картине Гайдая реплики «в сторону» (а по существу — в камеру) наиболее часто произносит Жорж Милославский: «Никогда еще свидетелем не приходилось быть»; «Вот смотрит»; «Ой, дурак»; «Молчит, проклятый». И, конечно, коронное: «Граждане, храните деньги в сберегательной кассе! Если, конечно, они у вас есть». Нет нужды говорить, что у Булгакова не было и этой последней — пародийно-рекламной — реплики.