Леонид Филатов - [8]
Чичерин
Я был свидетелем того, как начинался этот кошмар, возвышенный опять-таки кошмар последних Лёниных дней. Мы на Таганке делали «Чайку» в новом здании Таганки, и позвали туда меня работать над этой вещью Николай Николаевич Губенко и Лёня, которые в тот момент как бы осуществляли совместное художественное руководство труппой на каком-то новом этапе ее развития. Они оба люди страстные, а люди страстные редко бывают такими взвешенно справедливыми и спокойными. Вот как они обожали Юрия Петровича Любимова когда-то, обожали, так сказать, до неумения владеть собой, своими эмоциями — так они его любили, — так они его в тот период возненавидели. И вот эта самая наша «Чайка», она все время носила характер… Я старался не замечать, и я старался с этим бороться, но тем не менее какой-то энергетический маячок… да… неприятия чего-то в этой постановке, он присутствует или присутствовал, я давно не видел «Чайку». Вот тоже удивительно, да. Мы ее снимали как бы… ой, ставили как бы такой, ну, сиюминутный вызов обстоятельствам — открывался новый театр, новая труппа. И мы должны были сделать новый спектакль — идет это уже время от времени, до сих пор это идет. Тоже лет тридцать уже как это идет. На что мы, конечно, не рассчитывали.
И вот там я попросил налить огромное озеро прямо в зале… Накачивают туда много тонн воды, просто тонны воды в такой бассейн, и в этот бассейн мы опускаем лилии, листки лилий и лодку. А Николай Николаевич Губенко и Лёня, они играли одну и ту же роль Тригорина в двух составах. И однажды на одной из репетиций происходит такая история: Тригорин сидит с Ниной в лодке, и они там общаются, разговаривают, потом он вылезает из лодки и начинает бродить по воде по щиколотку, значит, там в воде, и объяснять что-то, как устроен мир, литература, талантливый… талантливый человек… и все, значит, это говорит очень… А Нина с восторгом невероятным все это дело слушает. И вот мы с Лёней это репетировали, и я говорю Лёне: «Все, нужно вылезать из лодки в это время, всё, не сиди там больше». И Лёня вдруг взял ногу свою двумя руками и так ее перевалил ее через борт лодки и поставил туда в воду и потом второй ногой туда же за той ногой, которую он поставил в воду первой. Я говорю: «Лёнь, ты знаешь… Конечно, Тригорин старше Нины, но все-таки, понимаешь, вот такая вот подчеркнутость… да… подчеркнутое это вылезание из лодки, оно тяжеловато для этой коллизии. Потому что в любом случае Тригорин еще не развалина. Мачо не мачо, но бывший мачо. И очень явно бывший мачо. Поэтому это все нужно сделать легче… вылез там, перекинул ногу, вылез, все… все проще, легче, так сказать, достойнее… Да! По-мужски достойнее, достойнее…» Он говорит: «Да, хорошо бы». А мы сидели в зале, там человек пять было. Лёня говорит: «Да, хорошо бы вылезти, конечно… Но… нога у меня не работает, не двигается». Я говорю: «Как не работает? Что ты мелешь?» Он говорит: «Ну вот я могу ее вот так… вот перекинуть и выйти — я не могу. Я могу только ее поставить…» Я говорю: «Как так ты не можешь? Что ты говоришь? Что тут сложного? Ну, перекинь ногу из лодки…» Он говорит: «Не могу, но как тебе сказать. Не могу. Чего ты, я не знаю… Ну у меня плохо ходит, плохо перекидывается, плохо еще не знаю чего…» Я говорю: «Как это? Давно у тебя?» Он говорит: «Довольно давно, но я как-то старался не обращать внимания, теперь вот репетировать стали, я чувствую, что мне какие-то сложности…»
Город Зеро
Город Зеро
Город Зеро
Вот с этого момента началась Лёнина болезнь, Лёнина болезнь, причем, как я понимаю, началась с гипертонии, с повышенного давления, никто на это особенно не обращал внимания. Все были молоды, и все были сумасшедшими, все орали через океаны друг другу, любимым своим «Нюся, Нюся, Нюся, это я, Лёня, Лёня. Не слушай дураков, Нюся». Вот. И все это как-то на самом деле очень сильно отражалось на нас, на нас. И вот, когда началась трагическая Лёнина болезнь, которую мы все запомнили… эту болезнь мы запомнили не только потому, что все как бы услышали про то, что их супермачо Лёня чего-то такое вроде как занемог, а Лёня еще сделал безжалостный по отношению к себе, к собственной легенде и к собственной славе безжалостный и прекрасный телевизионный цикл воспоминаний об ушедших из жизни актерах. Почти его ровесниках. Он назывался, этот цикл, — «Чтобы помнили». Это очень трогательное и очень сильное человеческое откровение Лёни. И вот когда это все двигалось и происходило, было очень страшно, потому что, как говорят, там слышались шаги рока… Конечно, мы все слышали эти шаги рока.
И тут потрясающую роль сыграла прежде всего Нина Шацкая, которая сразу ушла из театра, сразу перестала заниматься каким бы то ни было устройством собственной судьбы, собственной карьеры и занималась только Лёней. И совершенно выдающуюся роль сыграл Лёня Ярмольник, который хоть и не был таким необыкновенно близким Лёне приятелем и человеком, а в какие-то моменты оказывался ближе всех, потому что Лёня брал на себя главную ответственность за то, как его лечат, Лёню Филатова. И он сделал все, чтобы лечили его идеально. И его лечили очень хорошо. Но есть вещи, при которых… знаете, глупое такое выражение… жестокое и глупое — «мертвому припарки». Так вот до какой-то поры лечение это помогало, а с какой-то поры вот эти шаги глуше-глуше, ближе-ближе, раздавались ближе.
