Леонид Филатов - [6]
Из жизни начальника уголовного розыска
Я-то был убежден, что самый главный мачо Советского Союза — это Филатов. Как и все советские обыватели, после обожаемого фильма «Экипаж» — а это действительно очень хороший фильм, действительно очень хороший… и я шлю такой братский привет Саше Митте… Поэтому я Лёне насовал этих сцен с женщинами. А он говорит: «Я не люблю это». Я говорю: «Лёня, чего ты не любишь? Ты с ума сошел, чего ты не любишь? Что ты мелешь? Так нельзя». Лёня отвечает: «Это же должна быть политическая яркая картина». Я говорю: «Будет политически яркая, но ты все делай пока». Но он уже, слава богу, не требовал к той или иной эротической сцене, не требовал алкоголя. Наоборот, он говорит: «Ты знаешь, по трезвой это все значительно легче исполнять…»
Из жизни начальника уголовного розыска
Так вот эта самая шляпа, белая шляпа, и у нее вот эта пола шляпы опускалась ему на шею. Раздражался невероятно. Он говорит: «Алина. — Алина Будникова хороший художник была у нас по костюмам. — Алина, ну кто-нибудь будет следить за тем, чтобы у меня эта пола стояла… вот эта пола сзади, чтобы она стояла… торчала, ну я же ее все время поправляю». Она говорит: «А что вы ее поправляете? Она очень хорошо, нормально лежит». — «Как это нормально? Ты что, Алина, не видишь, что я „поганка“, международная „поганка“, никакая я не… так сказать, не… эта самая немецкая… я не немецкий князь, вообще мачо — „поганка“. Понимаешь, я не хочу быть „поганкой“». Я говорю: «Лёня, ты никакая не поганка, ты прекрасен, ты прекрасный…» И действительно… вот там было много очень таких трогательных и нежных сцен… никаких не эротических — просто человеческих сцен у них парных с Таней. И Лёня их играл с поразительной, совершенно с пронзительной простой человеческой нежностью. Удивительная вещь.
Скандалы, которые он устраивал мне на площадке, тоже были уморительные, совершенно уморительные. Как-то мы снимали, значит, сцену их объяснений с Таней Друбич, какого-то, значит, такого дневного объяснения. Разговаривали они о том о сем, пятом-десятом, и по кадру бродили куры. И они то заходили, то уходили, то какая-то сумасшедшая латиноамериканская кура с латиноамериканским темпераментом валила вторую курицу и там начинала выдергивать из этой самой шеи какие-то перья. А Лёня занимается шляпой, чтобы не быть поганкой, а я занимаюсь курами. Я говорю, значит: «Дайте мне вот так… дайте в руку зернышки, и я буду курам… Лёнь, слышишь, я перед командой „Начали!“ вот так брошу им зернышки, и они как пойдут сюда, я скажу „Начали!“. И только после того как я скажу „Начали!“, ты начинаешь говорить. Ну, давай попробуем. Значит, Алина, поправь шляпу! Лёня, все, хорошая шляпа, давай. Я так вот бросаю зернышки, „Начали!“. Да нет, стоп, да ничего мы не начали». И вдруг Лёня на меня смотрит и говорит: «Слушай, я сюда летел тридцать часов с тем, чтобы играть какую-то серьезную, большую роль ну международного класса, я к этому стремился. — А он обожал кино, Лёня. Обожал вот как самый последний такой, значит, киноман. Он мог смотреть все что угодно. — Я тридцать часов летел, чтобы услышать, что ты мне скажешь по поводу, так сказать…» А он сценарий уже прочитал, уже было совершенно… в общем, другое дело, и он как бы рассчитывал на то, что я ему что-то скажу. А я ничего не говорил, потому что у меня… Я вообще не люблю ничего лишнего говорить, потому что актера можно спутать мгновенно. Помочь ему нельзя никогда… что он должен сам все понимать, но спутать просто за секунду. Поэтому я стараюсь вообще молчать.
Избранные
Вот. И Лёня мне говорит: «Я хочу услышать, услышать режиссерский голос, я хочу услышать». Я говорю: «День, обожди, я тебе говорю… вот смотри как… я кину зернышки и скажу „Начали!“, вот я еще говорю „ли“, а ты уже начинай реплику говорить. Тут очень важно, что всё… Зернышки, „Начали!“». А он… Я говорю: «Нет, стоп, куры не пошли». Лёня говорит: «Я ни хрена не понимаю, я сюда что, тридцать часов летел, чтобы смотреть, как ты кур дрессируешь? У тебя нет других интересов в жизни? Только кур дрессировать?» А я вдруг подумал, что у меня в жизни правда мало интересов… и как-то эти временные такие конструкции типа… типа дрессировки кур неожиданных, они как-то неоправданно большое место в моей жизни занимают.
Избранные
Избранные
Время от времени кто-то из нас улетал в Москву. А самолет из Колумбии, из Боготы, улетал очень рано, по-моему, часов в шесть утра, в пять утра, и поэтому мы часам к семи уже оказывались в гостинице, ну, проводив кого-то из своих товарищей, вот. И вот это были тоже незабываемые, очень счастливые моменты. Лёня читал, читал свои пародии. Он любил их читать. Он… не то что ему нравилось, как он сочинил, но ему нравилось, нравился этот вот артистический облик, когда он вдруг преображался в очень приятных и близких ему Вознесенского, Евтушенко, Рождественского, Ахмадулину, Окуджаву. Это было ему очень радостно и приятно, что его артистизм как бы этих далеких людей делает совершенно просто близко существующими. Страшно близко существующими… И в девять утра мы еще чего делали… У нас был в этом «Очьенте», значит, как бы служитель такой, привратник, там, какой-то высокопоставленный лакей, негр. Латиноамериканец, но негр, проще говоря. Причем с веснушками был весь и в ливрее, вся разукрашенная такая ливрея и с какими-то позументами, с какими-то аксельбантами. Звали его Габриэль, а мы его звали Гаврила. И мы, сидя часов в восемь утра и наслушавшись Лёниных пародий, понимали, что на съемку, там, к пяти вечера или еще куда-то… и мы сможем поспать, и нормально, и приходили к единому решению такому — нужно немножко выпить.
