Леон и Луиза - [59]

Поскольку всего этого здесь нет, я занимаю себя теми явлениями, какие есть под рукой. Я не устаю удивляться тому, что в африканской жаре не дождёшься, когда же отварной картофель можно будет есть, так долго он остывает; и наоборот, когда пьёшь утренний кофе, не нужно торопиться, так как пройдёт несколько часов, прежде чем он остынет. Забавным я нахожу также, что африканцев в ночной темноте практически не видно, тогда как мы, белые, светимся издалека при малейшем звёздном освещении.

И потом, здесь есть очень своенравное дерево (Acacia Albida), которое в середине сезона дождей, когда всё пышно зеленеет, сбрасывает свои перистые листья и стоит как мёртвое со своим голым белым стволом; в сухое же время, когда всё вокруг на многие месяцы засыхает и скрючивается, оно снова распускается, цветёт и победно пышет насыщенной зеленью, словно отовсюду видное доказательство того, что жизнь, даже в самых враждебных условиях, после долгих лишений и казавшихся бесконечными времён истребления и смерти продолжается, – надеюсь, для тебя здесь не слишком много аллегорий и метафор. А для меня уже многовато.

И пока из меня не полилось пространное повествование о спокойных водах реки Сенегал или о её плодородных берегах, по которым растут сады, цветут орхидеи и высиживают птенцов райские птицы, разносящие пламя жизни, я остановлюсь и буду закругляться. Вот только ещё одно лирическое отступление: африканцы, когда у них жар, для исцеления вставляют себе в анус – это мне не раз подтверждали – стручок перца.

Я целую тебя нежно, мой дорогой Леон, и, конечно, верю, что однажды мы снова будем вместе.

Твоя Луиза

P.S. Прилагаю фотокарточку, которую я сделала когда-то по требованию моего начальника в фотоавтомате на Лионском вокзале за несколько минут до отъезда; нам нужен был запас паспортных фотографий штук в двадцать – для виз, продления пребывания и тому подобного. Обрати внимание на белую прядку на правом виске, я нахожу её очень привлекательной. Я очень хочу твою фотографию. Отправь мне, пожалуйста, одну в Медину, Французская Западная Африка; а вдруг почта каким-то чудом дойдёт. Ах, и пришли пару пачек сигарет «Турмак», если сможешь.

ГЛАВА 16

Однажды весенним днём 1941 года вдруг вернулась мадам Россето. Первый признак этого Леон заметил ещё с улицы, возвращаясь домой: медная дверная ручка, за последний год поблекшая и потускневшая, снова сияла золотом, как в мирное время. Мраморный пол в вестибюле был начищен до блеска, на стеклянной двери комнаты консьержки, весь год простоявшей ослепшей и чёрной, снова висела подсвеченная изнутри занавеска в цветочек, а из-за неё доносился стук посуды; к тому же снова пахло тушённым луком, или он это себе мысленно дорисовал?

Леон остановился и прислушался, потом решил пройти мимо и сделал несколько шагов к лестнице. Но когда его тень упала на стеклянную дверь, бренчание посуды прекратилось, а за дверью воцарилась та искусственная тишина, на которую человек способен, лишь будучи либо спящим, либо мёртвым, или когда очень сильно прислушивается. Леон усмехнулся при мысли, что двое взрослых людей затаив дыхание подслушивают друг друга, притом что каждый видит тень другого на дверном стекле. Чтобы покончить с этой нелепой ситуацией, он подошёл к двери и постучал. Тишина. Он постучал ещё раз и окликнул мадам Россето по имени; когда и после этого из комнаты не донеслось ни звука, он уже не сомневался, что это точно она – снова вернулась в свою дыру.

Что пришлось ей пережить за это время? Какие несчастья и ужасы, сколько страхов и бед она должна была перенести, чтобы переступить через себя, покорно вернуться на улицу Эколь и сдаться на милость жильцов, которых она год назад покинула с язвительной усмешкой.

Леон раздумывал, не поздравить ли женщину за закрытой дверью с возвращением, но решил, что она может принять это за издёвку, и он нарочито громко пошёл к лестнице. Он будет уважительно считаться с невидимостью мадам Россето столько, сколько ей понадобится; а в день, когда она покажется из своей норы, он мимоходом поздоровается и сделает вид, что ничего не произошло и она никогда не уезжала.

8 июня 1941 года на свет появился маленький Филипп. Когда в три часа ночи начались схватки, Леон поймал велосипедное такси, доехал с Ивонной до роддома на бульваре Порт-Руаяль и вернулся на этом же такси домой, чтобы стеречь сон детей и вовремя отправить их в школу. Остаток ночи он провёл в гостиной в кресле перед открытым окном; сначала он попытался читать, потом потушил свет и смотрел то наверх на переполненное звёздами небо, то вниз на безлюдную улицу.

Один раз он услышал из детской тихий стон, вероятно, то была маленькая Мюрьель, которая после заточения в угольном подвале страдала от ночных кошмаров. Когда Леон открыл дверь, она уже вновь посапывала по-детски часто и невинно. Он подождал, пока глаза снова привыкнут к темноте, и по очереди осмотрел очертания своих детей под тонкими летними одеялами.

Восьмилетний Роберт и одиннадцатилетний Ив лежали в своей общей кровати у окна как можно дальше друг от друга, свесив руки и ноги по разные стороны. Маленькая Мюрьель спала посередине кроватки на спине, широко раскинув в стороны конечности, в безоружно-королевской позе, свойственной только маленьким детям и пьяным. Шестнадцатилетний Мишель больше не спал в детской комнате, а расположился наверху под крышей. В первый же тёплый день весны он переехал в пустую мансардную комнату, и для упрочнения своей независимости купил себе на блошином рынке на карманные деньги дорожный будильник. В ту ночь, когда их первенец впервые ночевал один, Ивонна плакала от боли разлуки, а Леон радовался тому, что Мишель купил будильник на блошином рынке, а не новый.