Леон и Луиза - [30]

Поездка длилась два часа и тридцать пять минут. Между Амьеном и Аббевилем железнодорожная линия проходила рядом с мощёной просёлочной дорогой, по которой Луиза и Леон ехали в тот раз. Ему чудилось, что он помнит вот эту харчевню или вон ту мельницу, а может, и одинокую липу или особенно красивую виллу, и он напряжённо вглядывался в поисках гряды холмов, на которой Луиза и он, в версте друг от друга, по отдельности полегли в бомбовые воронки. Спустя десять лет после окончания войны самые явные следы военного опустошения уже исчезли; люди починили дороги и заново отстроили дома, а природа сровняла окопы и милостиво покрыла зеленью бомбовые воронки.

В Аббевиле он сел на туристический трамвайчик, который доставил его по тряской дороге в Ле Трепор. Он был единственным пассажиром, за исключением пары школьников и девушки в деревянных башмаках, у которой на коленях стояла корзина белокочанной капусты. По трамваю было видно, что за годы войны, инфляции и экономического кризиса парижские отдыхающие иссякли; лиловая обивка сидений обносилась и растрескалась, стёкла окон были мутные, кожаные ремни рваные, хромированные штанги поблекшие, а рельсы гнутые, и между ними рос бурьян. По дороге никто не сел в трамвай и никто не вышел. Только на конечной станции на набережной Франсуа Первого школьники с шумом выбежали наружу, за ними выскользнула девушка в деревянных башмаках.

На портовой набережной Леон огляделся, как будто присутствовала хоть малейшая возможность, что из боковой улочки, в каком-нибудь окне, на борту рыбацкой лодки покажется девушка с зелёными глазами. Вон у того уличного фонаря они тогда поставили свои велосипеды, где-то возле этой причальной тумбы она на нём повисла. Вот здесь она бросала в воду у причала белые полоски жира со своей ветчины, вон там она своими пальчиками сунула ему в рот последний кусочек, а вот здесь потешалась над слащавыми рожами отдыхающих. Из этого источника она пила воду, по этим булыжникам мостовой, между которыми росла трава и мох, она ступала своими чёрными, разношенными тапочками на шнурках.

Туристические лодки, которые тогда пыхтя и дымя въезжали в бухту и выезжали в море, теперь стояли на причале у портового парапета, на корпусе у них были водоросли, а люки заколочены досками. На набережной не видно было белых зонтиков от солнца, розовых туфелек и блестящих гамаш, лишь растрёпанные чайки, косматые собаки и орда босоногих мальчишек, играющих в футбол пустой жестяной банкой. Только рыбаки по-прежнему были на месте и приводили свои сети в порядок, курили трубки и узловатыми руками поглаживали свои морщинистые затылки.

Леон пошёл к маяку, сел там на парапет и поёрзал по нему из стороны в сторону, пока у него не возникло чувство, что он нашёл то место, на котором сидела Луиза. Тогда он положил ладони на парапет и погладил камни. Вдруг он почувствовал, что голоден; с завтрака он ничего не ел.

Кафе Дю Коммерс, в котором Луиза объясняла ему разницу между богатыми и бедными скучающими, было закрыто. Окна и двери были зарешёчены, перед входом лежала нанесённая ветром осенняя листва и пожелтевшие обрывки газет. Бежевая собака просеменила мимо, задрала заднюю лапу и, продолжая прыгать на трёх ногах вперёд, пускала струйку вдоль стены дома.

Леон обогнал её и миновал закрытый специализированный магазин для кружевниц, потом закрытый киоск, покосившийся жилой дом и ярко раскрашенную лавку, которая называлась «На четырёх ветрах» и раньше продавала пляжные игрушки. За ней была лавка скобяных товаров, и в ней горел свет. Леон толкнул дверь и вошёл, купил синий эмалированный котелок и поднялся вверх по Парижской улице, где он в тот раз покупал хлеб, вино и овощи.

Час спустя он сидел между двумя обломками скалы, что лежали в конце пляжа – массивные, несдвигаемые и неизменные. Был час отлива, прибой бессильно и ворчливо бросался на серый галечник пляжа, а чайки играли с восходящими потоками воздуха. Только теперь до Леона дошло, как давно и как сильно ему не хватало их крика. Он ворошил палкой свой костёр, подкладывал в огонь плавника и помешивал в котелке, до краёв наполненном мидиями, морковью, луком и морской водой.

Колокол на церковной башне пробил пять, затем последовал далёкий звон трамвая; Леон загодя смотрел расписание и знал, что это был последний прибывающий трамвай на сегодня и что последний поезд в Париж отправится ровно через час.

Он смотрел на каменистый пляж, на котором догнивали забитые водорослями и заметённые листвой некогда белые купальные домики. Позади них стояли благородные виллы, которые хотя и были свежепобелены и храбро сохраняли осанку, но со своими закрытыми окнами и окоченело опущенными шторами выглядели так, как будто задохнулись от ужаса перед лицом мирового развития событий. На противоположном конце эспланады, в просвете домов между отелем «Англез» и казино должна была в ближайшие минуты показаться Луиза, если она хотела ещё успеть поесть мидий.

После того, как церковный колокол пробил четверть шестого, Леон снял котелок с огня и начал есть. Вначале он ел медленно, поглядывая на эспланаду, потом быстро и решительно. Последние створки он бросил на пляж. Потом пошёл к воде, вымыл котелок и поставил его вверх дном у костровища.