Ленив ли русский мужик? - [3]

Двадцатые годы

В 20-х годах, как чума, продолжают развиваться симптомы отрицания народной культуры труда. Америка, американская техника — Форд, Тейлор — становится моделью, предметом поклонения. Отрицание народной культуры всячески поощряется с самого верха. Сталин говорит о сочетании «русского революционного размаха и американской деловитости». Алексей Гастев провозглашает: «Возьмем буран революции — СССР. Вложим пульс Америки и сделаем работу, выверенную, как хронометр». Троцкист Л. Сосновский объявляет, что надо искать «русских американцев», людей, которые «умеют работать таким темпом и с таким напором и нажимом, каких не знала старая Русь». Дошло даже до того, что и некоторые крестьянские поэты начали воспевать Америку; Петр Орешин, например, писал: «И, снится каждой полевой лачуге чудесный край — железный Нью-Йорк».

Возникают но сути дела бредовые идеи превращения сельского хозяйства в ряд гигантских фабрик с тейлоризированной организацией труда (агрогородов), в которых практически не оставалось места для применения ценностей традиционной крестьянской культуры.

От рассуждения «о лени и спячке» трудовой России один шаг до теоретических постулатов Троцкого, о «культурном идиотизме» русского крестьянства — «смердяковской философии» презрения крестьянской культуры. «Культурный идиотизм» крестьянства считался фактом, не требующим доказательств, и применялся многими политиками и культурными деятелями того времени. В частности, М. Горький неоднократно использовал этот «термин» в своих статьях.

Да что Горький, вся государственная политика 20-х годов рассматривает крестьян как людей второго сорта. Государство стремится выкачать из деревни как можно больше средств, лишает крестьян права самоуправления, передав руководство деревней в руки пролетарских и босяцких элементов.

Страх и голод

С конца 20-х годов принуждение, страх, голод снова становятся главными движущими силами сферы труда, а сам труд приобретает принудительный характер в государственном масштабе.

В популярной в 30-е годы пьесе Н. Афиногенова «Страх» один из персонажей, профессор Бородин, заявляет, Что сейчас «общим стимулом поведения 80 % всех обследованных (граждан страны. — О. П.) является страх».

Страх царствует всюду, пропитывает все поры общества, парализуя творчество, самостоятельность, инициативу, предприимчивость. «Молочница, — говорит Бородин, — боится конфискации коровы, крестьянин — насильственной коллективизации, советский работник — непрерывных чисток, партийный работник боится обвинений в уклоне, научный работник — обвинения в идеализме, работник техники — обвинения во вредительстве. Мы живем в эпоху великого страха. Страх заставляет талантливых интеллигентов отрекаться от матерей, подделывать социальное происхождение… Страх ходит за человеком. Человек становится недоверчивым, замкнутым, недобросовестным, неряшливым и беспринципным… Кролик, который увидел удава, не в состоянии двинуться с места… Он покорно ждет, пока, удавные кольца сожмут и раздавят его. Мы все кролики. Можно ли после этого работать творчески? Разумеется, нет».

По всей стране происходит возвращение к принудительным методам регулирования сферы труда, сходных с методами военного коммунизма, но шагнувшими еще дальше. Возвращение это не было случайным, а обуславливалось всей предыдущей политикой и практикой нового режима. В том, что к методам принудительного труда придется вернуться, Сталин не сомневался. «Мы пробовали этот путь, — писал он в 1927 году, — в период военного коммунизма в виде организации трудовых армий. Но на этом пути больших результатов не добились. Мы пошли потом к этой цели обходными путями, и нет основания сомневаться в том, что добьемся в этой области решающих успехов».

Основной формой привлечения кадров в промышленность стал так называемый организационный набор путем заключения договоров хозяйственных организаций с колхозами, закрепление рабочих за предприятиями на определенные сроки на основе контрактации (постановление ЦИК и Совнаркома СССР «Об отходничестве», 30 июля 1931 года). На практике это было так. Соответствующие органы давали разнарядку на район. Райком спускал эту разнарядку в отдельные колхозы. Колхозы автоматически заключали договора, причем практически не учитывались склонности и интересы самих направляемых колхозников. Бывшие колхозники прикреплялись к тем предприятиям, где, по мнению бюрократических органов, наблюдалась необходимость в них. Бывший колхозник не мог покинуть предприятие, пока не закончится срок контрактации.

Постановлением ЦИК и СНК 27 декабря 1932 года в стране вводится паспортная система, ставшая в тех условиях одной из главных форм принудительного регулирования рабочей силы.

Люди, не имевшие паспортов, а жителям села их не выдавали, не могли устроиться на работу и поэтому пожизненно прикреплялись к тому или иному колхозу. Жители городов не могли устроиться на работу без прописки, а часто и, наоборот, не могли получить прописки, не устроившись на работу. Таким образом, устанавливалась принудительная связь между местом работы и жительством.