Ленинград — срочно... - [62]

Совсем по-другому отношусь я сейчас к инженеру. Раньше героев себе представлял бравыми, удалыми. А теперь убедился, что тихие, неприметные, совсем не богатырского сложения люди могут быть смелыми и мужественными. Такие, как Купрявичюс. Или наш инженер. Мне подобные люди нравятся…

А инженер нет-нет да и устроит нам концерт: наловчился трубе подражать: «Ту-у… ту-ту-ур!..» Правда, если случается это в аппаратной станции, я сразу вздрагиваю: понял, мол, вас!

Чаще всего наш инженер наигрывает мелодию «Все выше, и выше, и выше…». Я Калашникову предложил позаимствовать этот мотив у летчиков для нашего марша, они не обидятся, мы им помогаем. Калашников поддержал меня и тут же выдал припев:

Все зорче, точнее и дальше

Бросают «Редуты» свой взгляд.

Мы знаем, за нашей спиною

Победу кует Ленинград…

Но с остальным текстом дело шло туго. Впрочем, строчки первого куплета вроде ничего получились:

Храня покой родного Ленинграда,

Стоит на страже семьдесят второй.

И ни мороз, ни лютая блокада

Не умертвили город дорогой…

…Незаметно пролетело мое дежурство. Слышу снаружи глухие голоса, заскрипела лесенка. Я обычно сообщаю своему сменщику о сложившейся обстановке, но Калашникову говорить ничего не приходится — он мастер. Коля сам шепотом мне рассказывает:

— Понимаешь, три строчки следующего куплета придумал, а четвертую никак не могу. Послушай: «Мы видим — враг поднялся с аэродрома и курс свой взял на город дорогой. Слова команд несутся в микрофоны…» А дальше?..

— Встречает гадов летчик молодой! — выпалил я, усмехаясь: все равно Калашникову не понравится.

— Гарик! Ты голова! Записываем!.. Прекрасный куплет получился!

Я вышел из станции, довольно улыбаясь. Свежо. Листва на березках пожелтела. С хорошим настроением иду к кухне… «Юнкерс»! Неожиданно вынырнул и ползет прямо на меня. Кричу что есть сил: «Во-оздух!»… Засвистели бомбы. Упал, вжался в землю. Подхлестывает какой-то азарт, хочется встать, закричать: «Все равно промажешь, сволочь!»

Раздались взрывы сзади. И тут меня охватил испуг: «Там же «Редут», радиостанция, землянки!»…

К счастью, все обошлось благополучно. Калашников и инженер вышли из аппаратной.

— Я же видел его, видел! — чертыхался Калашников. — Вел по маршруту, пока цель с «местниками» не слилась.

— Вполне возможно, — согласился инженер. — Впредь нам следует быть осмотрительней.

…Сразу же после этого случая я предложил Калашникову две строчки к следующему куплету марша: «Пусть рвутся рядом мины и снаряды, в свои машины мы идем как в бой…»

— Да ну, опять ты, Гарик…

— А что, не так? — перебил я Колю. Он подумал и согласился…

— …Командир, оказывается, это у тебя роман с Казаковой назревает, а не у Осинина?

— Тебе до этого какое дело, Михаил Филиппович? Или это тоже в твои комиссарские обязанности входит?

— Конечно. Моя наипервейшая забота — думать о моральном облике моего комбата. Как же ты жене свои ухаживания объяснишь?

— Я не собираюсь перед тобой отчитываться, товарищ батальонный комиссар! Как хочешь, так и понимай!

— Гм-м… Ладно, хотя и озадачил ты меня. Но коль я не авторитет для тебя по должности, то буду говорить с тобой как мужик с мужиком. Ты чего, старый перечник, к девушке пристал, проходу не даешь? Ведь ей во сто крат тяжелей живется средь мужской братии. А ты — командир, пользуешься тем, что она слова тебе поперек сказать не может!.. До слез дело…

— Да погоди ты! По-го-ди! Не забывай все-таки, что я комбат и старше тебя по званию.

— А перед совестью мы с тобой в каких званиях? В равных. Поэтому ответь: что дальше думаешь делать?

— Не знаю.

— Ты что, всерьез любишь?

— Не знаю… Может быть.

— Но ведь она…

Ты хочешь сказать — не любит меня? Пожаловалась?

— Нет, просто душу открыла. К Осинину ее сердце тянется. Да и он к ней, впрочем, неравнодушен.

— А что мне делать, Миша?

— Не знаю, Борис… На мальца-удальца своего чаще гляди, который с фотокарточки на твоем столе улыбается…

Глава XIII

Соловьев: — Извини, Михаил Михайлович, что так назойливо вызывал к аппарату. Но есть необходимость посоветоваться.

Лобастов: — Не тяни, Дмитрий Васильевич, что волнует?

Соловьев: — Второй и шестой «Редуты» работают с перебоями. Хромают и остальные РУС-2. Причина: износ генераторных ламп. На все наши заявки с Большой земли ни ответа ни привета. Что делать?

Лобастов: — Разберусь. Хотя, сам понимаешь, сейчас на повестке дня — Сталинград. Все в первую очередь отправляется туда. Но и вам, конечно, лампы нужны.

Соловьев: — Может, послать на электрозавод представителя радиобатальона, авось ускорит отправку?

Лобастов: — Не возражаю. Только учти, как мне известно, такие лампы — крайний дефицит. Производят их поштучно, по заказу для новых установок. Без согласования с управлением тыла вряд ли что выйдет.

Соловьев: — Время не терпит. Пока будем согласовывать, все станции замрут.

Лобастов: — Делай одновременно: отправляй человека и обговаривай вопрос с тыловиками. Я со своей стороны подключусь. Будь здоров!..

Неожиданная встреча

Октябрь 1942 года, Москва

Горелов проснулся от непривычных ощущений — он лежал на кровати, на накрахмаленной простыне — чудно после нар! Сколько же он проспал? За окнами еще темно и тихо. Слышно лишь, как посапывает лейтенант Уль-чев, который устроился в противоположном конце их гостиничного номера-люкса на точно таком же широченном ложе. Шик, не верится!.. А ведь они в Москве, и какой славный и волнующий день был у них!