Ленинград — срочно... - [61]

— А то, Гарик, что это прежде всего наши ошибки, огорчения, удачи и неудачи. Они могли быть забыты спустя время. А так — мы их не только помним, но они нас еще и учат. Воевать, работать, жить — всему учат! Чтоб бомб на Ленинград как можно меньше падало.

— Выходит, то, о чем ты пишешь, нужно теперь, а потом, в будущем, и не пригодится?

— Как же не пригодится! Ведь это боевой опыт первых «редутчиков», понимаешь?! Он в историю войдет. Кстати, Гарик, кончится война — поступлю я в университет, историком хочу стать.

— Ты что, Коля! У тебя же все задатки радиотехника! Ты же радист до мозга костей! Лучший оператор в батальоне!

— Хватит трепаться. А то заносит тебя — «доктор наук», «лучший оператор»… Пафоса у тебя, Гарик, столько, что на весь батальон хватит!

В общем, с Калашниковым не помечтаешь! Он уже старшина, под его началом быть совсем непросто. Вроде бы друзья, а никаких послаблений! Он тоже вместе со всеми пашет за двоих… Но когда наступает передышка, приятно с ним поговорить, поспорить, душу излить. Порой он одергивает меня: расфантазировался! Я в ответ стараюсь не заводиться. Понимаю, серьезность всегда положительно характеризует человека. Хотя как быть с эмоциями? Не седовласые же мы аксакалы. Калашников, я знаю, считает: в нашем деле чувствам волю давать нельзя. Иначе отвлекаться начнешь, а цель улизнет…

Но сам-то, сам! Прежде чем в женскую землянку войти, чтобы порядок проверить, у входа и топчется, и накашляется до хрипоты. А вылетает оттуда пунцовый, будто из баньки, а вслед хиханьки-хаханьки несутся. Был бы я старшиной, приструнил бы этих мадонн эфира в два счета. Какие из них операторы? Какие радисты? Учили, учили их при батальонном штабе, только чему? Им слово — они в ответ сто. Острят пулеметными очередями, а меня малышом называют или Гаврошем. Меня, которого знают от Кронштадта до Волхова! А по моим донесениям насшибали столько «юнкерсов», что, переплавь их на рельсы — до Одессы, наверное, дорогу можно будет протянуть.

Я Калашникову жаловался, мол, наведи дисциплину, что за обращения такие к сержанту: «Гаврош, принеси… Малыш, покажи…» А Калашников успокаивает:

— Не обращай внимания, Гарик. Их сейчас нужно быстрее специалистами сделать… Да, знаешь, девчата попросили для марша слова написать, чтобы вся наша боевая жизнь в нем воспевалась. Может, напишем вместе с тобой?

Ну, думаю, все, дожили!

— Кто это попросил? — спрашиваю. — Поконкретнее, пожалуйста. Девчат на «дозоре» больше десяти.

— Все и просили.

— И эта?!

— А-а… Люда Красновская тоже, ей первой эта идея о марше в голову пришла, — и Николай покраснел.

В общем, крышка Калашникову, влюбился, я вижу, он по самые уши в Красновскую. До такой степени, что даже на комсомольском собрании при всех заявил: «Беру над Красновской шефство: сделаю из нее классного оператора!»

Вот тебе и эмоциональная устойчивость!..

Согласился я марш написать, коль так надо. Калашников пообещал, что будет это марш батальона — не шутка! С мелодией сначала сложности были. Выручил инженер установки, толковый мужик!

Сразу же после моего приезда на «семерку» Калашников меня просветил: ты, мол, не смотри, что с виду инженер неприметный. До войны работал он над системами орудийной наводки, которые устроены по тому же принципу, что и «Редуты». А это значит, человек в нашем деле соображает!

Однако мне инженер показался странным на первом же дежурстве. Началось оно в четыре утра. Самое паршивое время! Особенно когда в небе спокойно, целей нет. Сидишь у экрана истуканом, глаза таращишь до рези, а потрепаться ни с оператором, ни с дежурным офицером нельзя. И заснуть боишься — под трибунал попасть можно.

И вот кемарю я, видно, перед первыми петухами. «Местные» помехи на экране тополями кажутся, лампы светятся, точно под южным солнцем печешься, а что-то так шелестит, словно волны выплескиваются, омывая песок. Благодать! И вдруг — что это? Неужели человек-амфибия в рог трубит, восседая на дельфине? Мать честная, такие звуки издает, что спина похолодела. Тру глаза: нет, картинка на экране не изменилась', отраженных от целей сигналов нет. Кто же так стонет, гудит, душу выворачивает? Вроде бы труба играет. Глянул на инженера и перепугался: оказывается, это он, сложил ладони лодочкой и изображает то ли американца трубача Луи Армстронга, то ли нашего одесского кумира Леню Утесова. Ну, думаю, засиделся инженер, сдвинулось у него по фазе что-то в голове. А он поиграл себе так минут пять и снова в карту-планшет уставился. После смены я к Калашникову:

— Слушай, Коля, по-моему, инженер не того, — я покрутил пальцем у виска.

— Че-го?!

— Понимаешь, во время дежурства он вдруг начал изображать из себя музыканта, гнусаво так, жуть!

— Ясно. Значит, браток, тебя ко сну потянуло. Первый раз на дежурстве, а так начинаешь!

— Кого ко сну?! Коля, да ты что?!

— Именно. Инженер тебя таким образом будил. Деликатный он человек, понимаешь? Другой бы так взгрел! С дежурства бы снял — вот тогда бы я на тебя посмотрел, как ты бы «затрубил»! Кстати, Гарик, воентехник первого ранга действительно трубач отменный… Он, когда война началась, сначала в народное ополчение пошел. В районе Автово был ранен: граната рядом с ним разорвалась. Пришел на «семерку» с осколком в носу. Времени, чтоб в госпиталь лечь, не было, обстановка не позволяла. Военврач Казакова прямо на «дозоре» лицо ему разбинтовала и хрящи выправила…