Ленинград-28 - [17]

Что ж, можно рискнуть. Всего-то делов — соединить начало и конец пути. Берешься Юрка?

Черт возьми, почему бы и нет? В обойме восемь патронов — по одному на каждого, и еще одна про запас.

(Например, себе в лоб, но это уже крайний случай.)

Юрий уперся коленом в столешницу, и медленно, как и просил голос, разжал пальцы руки.

Левой.

Пистолет остался в другой руке — сейчас Юрию и не пришло бы в голову избавится от оружия. Он ощущал каждую деталь пистолета — все вместе они составляли целое, и это целое было готово выполнять свое предназначение — убивать. Быстро и надежно, так, чтобы не показалось мало.

Восемь пуль — должно хватить, так ведь, Панюшин?

В кромешной темноте Юрий оттолкнулся от столешницы, падая спиной на пол. В падении, он ухватил пистолет обеими руками, и как только спинка стула с шумом соприкоснулась с грязным полом залы, Панюшин открыл огонь.

Первый выстрел нашел свою цель. Красная клякса замерла, побагровела. Две других кляксы, поменьше, дернулись навстречу, но так и не приблизились, отброшенные выстрелами.

Первая клякса вновь подала признаки жизни. Панюшин выстрелил не целясь.

Мимо!

Еще раз — утробный храп раздался над самим ухом, но Панюшин не стал задерживаться. Из соседних комнат, подергиваясь разрастающимися точками, приближались остальные бойцы отряда. Теперь сдернуть повязку, теряя драгоценные секунды и…

Короткая очередь располосовала грудь. Падая, Панюшин ощутил какой-то хрип внутри. Потом пришла боль.

Ее было вполне достаточно, чтобы темнота раскрасилась серо-алым. А еще чуть позже, Юрий услышал требовательное:

— Не дури!

Он сидел за столом, сжимая в руке пистолет. По-прежнему в темноте дрожали алые брызги, и смерть таилась в углах старого дома. В ванной громко капала вода из неплотно завернутого крана, шумное дыхание Панюшина не давало услышать присутствие посторонних. Но они были здесь — никуда не делись.

— Ну?

Можно было бы проиграть ситуацию еще раз, но в голосе гостя Панюшин уловил раздражение. Он разжал пальцы, и пистолет негромко ударился об столешницу. Медленно завел руки за спину, сцепил пальцы в замок. Задержал дыхание и только тогда услышал крадущиеся шаги. Точка в темноте дернулась с места и приблизилась к центру комнаты.

Указательный палец командира спецотряда «Челябинск» воткнулся в шею Панюшина, и тот свалился со стула, теряясь в круговоротах боли.

Глава 3

Выбираться из темноты оказалось чертовски неприятным. Панюшин скреб ногами, задевая полки. Дыхание возвращалось с трудом, жутко болела голова. Каждая минута промедления грозила бедой.

(Выбирайся отсюда Юрок, пока не стало совсем худо!)

Тяжело дыша, поднялся на ноги, бросил косой взгляд на остывшее тело продавщицы. Нащупал рукой выключатель — зажегся свет. Пустота снаружи киоска сулила возвращение серых теней, и поэтому следовало спешить. Нечеловечески хотелось жрать. Панюшин разорвал упаковку печенья, сунул в рот сразу несколько. Продолжая жевать, дернул на себя ящик стола, служившего прилавком. Вытащил пачку мятых купюр, перехваченных тонкой резинкой — на первое время достаточно. Потянулся к холодильнику, вытащил бутылку пива. Сделал глоток, скривился — ух и гадость, впрочем, чего ожидать от перемен? Давно ушли те деньки, когда пиво варилось на пивзаводе, и пена в бокале пахла солодом. Сейчас разбодяженный спиртом порошковый экстракт хмеля разливали в причудливые бутылки, на радость таким простакам, как Панюшин.

Юрий выругался. Ладно, пора убираться из гостеприимного киоска. Он осторожно приоткрыл дверь. Выглянул в полоску света — никого. Вперед!

Он выбирался на свет, на встречу пустоте. Где-то вдалеке метались тени в сполохах огней, безуспешно выискивая среди множества людей одного, единственного, но здесь, возле ставшего родным киоска, Панюшин чувствовал странное умиротворение, как будто неземная благодать спустилась на землю, неся радостный покой.

Юрка направился к вокзалу, поминутно оглядываясь, отмечая, как меняется походка, словно тело само вспоминало, как ему лучше двигаться. Шаг стал мягче, увереннее, дыхание ровнее, и только голова отдавалась болью, словно внутренности черепа до половины были заполнены ею, жидкой, тягучей гадостью.

До привокзальной площади добрался совсем другой человек. На ходу Юрок сбросил потрепанный ватник, оставшись в трениках и разорванной клетчатой рубахе. Носки кроссовок просили каши, и Панюшин ощущал осеннюю прохладу большими пальцами ног. Скоро похолодает, и придется искать теплое убежище. Теплотрассу у путепровода давно облюбовали вокзальские… Стоп! Панюшин даже остановился на миг. О чем он думает сейчас? Звонок по известному номеру оборвал плавное течение жизни, следовательно, с сегодняшнего дня начнется новый этап.

Ему нужно в Славянск, и ближайший путь в этот богом забытый городок начинается здесь, у первой платформы. А там, как будет угодно проказнице судьбе. Панюшин выбрался на перрон, мышкой юркнул к главному входу, буквально просочился вовнутрь. В небольшом зале ожидания было людно — сидели на скамейках все те же монструозные тетки с баулами, цыгане рыскали глазами, в поисках наивных простофиль, прогуливалась парочка осназовцев без оружия да прочий простой люд. Юрий просочился к стене, укрывшись за дебелой теткой, которая сосредоточенно жевала пирожок, купленный тут же, в буфете. Расписание поездов радовало простотой — разбитые пластмассовые буковки сулили поездку в землю обетованную ближе к вечеру. Юрий запомнил время, бросил косой взгляд на округлый циферблат часов над дверью — те показывали ерунду, остановившись, по-видимому, еще в старые допереломные времена.