Ленинград-28 - [10]

Ладно, разберемся. Вставай дружище, выбирайся из-под теплого покрывала — тебя ждут великие дела.

* * *

До железнодорожного вокзала Панюшин добрался без происшествий. Всего-то минут двадцать пехом. Остановился у перрона, равнодушно рассматривая разношерстную публику. Везде одно и то же — что в Краснознаменной Дружковке, что в Пролетарском Славянске. Загаженный перрон, ржавые рельсы да вонючие окатыши между ними.

Поднялся на мост, перешел на другую сторону, к локомотивному депо. Прошелся по аллеям, миновал старинный паровоз, стоящий на постаменте — памятник трудовым подвигам допереломной эпохи. Свернул вправо, туда, где в желтоватом заборе обнаружился проход. Спустился по насыпи.

Ну вот, почти на месте.

Михайлово озеро, оно же Михайловское, оно же «Михася» обильно поросло камышом. Запах гнили пропитал все на свете, и Панюшин, присев на корточки у берега поморщился. Тронул воду — холодно, впрочем, ни одному нормальному человеку не придет в голову купаться в цветущей воде. Остатки пляжа напоминали о тех не столь далеких временах, когда визжащая, босоногая ребятня носилась по берегу. Обрывок тарзанки над головой только усиливал накатившую ностальгию.

Юрий легко поднялся на ноги. Так, направление на Карачун-гору, и тридцать метров от берега. Панюшин с треском вломился в густой кустарник, пробираясь сквозь живую изгородь. Ветки царапали лицо, приходилось отгибать руками. Панюшин только начал раздражаться, как впереди забелел кирпичный бортик первого резервуара.

Кустарник закончился, и Юрий вышел на небольшую, метров пятидесяти в диаметре, полянку. В резервуарах шумела вода, но насколько было известно Панюшину, они давно отработали ресурс и были благополучно брошены. Он подошел к среднему. В отличие от собратьев тот был сух.

Круглый кирпичный бортик, высотой до пояса. Сам резервуар был накрыт толстой, местами проржавевшей решеткой. Часть решетки оказалась отогнутой, чтобы можно было пролезть вовнутрь.

От бортика вглубь резервуара вела металлическая лесенка. Юрий оглянулся. Вокруг не было ни души, но лишняя осторожность не помешает. Он запрыгнул на борт, протопал по решетке до лесенки, и, кряхтя, протиснулся в отверстие.

Лестница прогнила настолько, что только чудом держалась в бетонном жерле резервуара. Внизу тоскливо ржавели огромные трубы, фланцы, вентили и прочие элементы запорной арматуры, в которых Панюшин особо не разбирался, хотя и мог при случае починить протекающий кран.

Он спрыгнул с лестницы. На дне резервуара оказалось неожиданно темно. Хорошо догадался взять фонарик. Юрий щелкнул тумблером «Коногонки» — в дрожащем круге света показались растрескавшиеся стены бетонного колодца. Слева и справа виднелись огромные проходы — водные каналы, некогда забранные фильтровальной сеткой. Сейчас от сетки остались только ржавые острые края — местные охотники за металлом давно уже вытянули все, что можно унести. Удивительно как сохранилась решетка наверху резервуара, да эти огромные глыбы ржавчины, некогда бывшие трубами да вентилями. Ладно, все это лирика — Панюшин нахмурился. Голос в трубке не сказал, что делать дальше, а сам он спросить побоялся. Все-таки было что-то такое в этом голосе, от чего Панюшин робел, словно школьник в кабинете завуча.

Юрий сунулся, было в ближний проход, но тут же отпрянул. Огромная куча грязного тряпья зашевелилась вдруг, издавая невероятный смрад. Что-то ухнуло там, внутри, и из многочисленных тряпок на Панюшина уставился огромный, багровый глаз.

— Этта… Хто здеся? — забормотала куча, и Юрий облегченно выдохнул.

По всей видимости, очередной бомж заприметил укромное местечко, и устроил здесь свое логово. Панюшин, особо не раздумывая, врезал ногой, целясь куда-то в середину кучи.

Раздался хриплый кашель, и из тряпок вылетела синюшная, но, тем не менее, жилистая рука. В один миг, Юрий оказался погребен под кучей смрадного тряпья, а рассерженный хозяин берлоги навалился сверху, прижимая к неровному бетонному полу.

Юрий барахтался, пытаясь выбраться из кучи, но бомж не сдавался. Он хрипел, ругаясь, пытался нащупать Панюшинскую шею. Изловчившись, Юрий сумел все же выпростать одну руку, и что есть силы ткнул пальцем в синюшную харю, целясь в глаз.

Бомж взревел, и откинулся на спину. Панюшин выбрался из тряпок, и подошел к поверженному врагу. Рев перешел в сиплое повизгивание. Юрий брезгливо вытер палец о штанину, и присел рядом.

— Ну чего ты? — почти миролюбиво спросил он.

Бомж продолжал скулить, закрывая рукой окровавленную глазницу. Панюшин укоризненно вздохнул.

— Ну все, хорош выть. Покажи глаз-то…

Враг замотал головой, не решаясь показать лицо. Юрий с силой отвел руки бомжа. Н-да, не харя, а целый натюрморт — сизые колосья волос, нос сливой, да глаза один как яичный белок, вместо второго — раздавленная клубника.

Юрий задумался. Отпускать бомжа было нельзя. Да и не жилец он уже. Запах тряпок до сих пор стоял в носу, так что при желании можно было найти оправдание любому решению…

Панюшин переступил через умерщвленного бомжа, наклонился подобрать фонарик. Посветил вглубь — канал обрывался застывшей массой бетона. Мимо.