Ленин. «Сим победиши» - [85]
Речь его выстраивается как бы по концентрическим окружностям, вернее — по спирали, когда к одному и тому же вопросу он, казалось бы, возвращается дважды и трижды. Эту особенность выступлений Ленина подметил писатель Илья Эренбург: «...Он возвращался к уже высказанной мысли, но никогда не повторял ее, а прибавлял нечто новое. Некоторые из подражавших впоследствии этой манере говорить забывали, что спираль похожа на круг и не похожа — спираль идет дальше»154. В конечном счете, благодаря подобного рода «повторам» из приводимых им аргументов и умозаключений выстраивалась смысловая и логическая связь конечных выводов.
«Политические события, — сказал Ленин, — всегда очень запутаны и сложны. Их можно сравнить с цепью. Чтобы удержать всю цепь, надо уцепиться за основное звено. Нельзя искусственно выбрать себе то звено, за которое хочешь зацепиться». Искусство политики как раз в том и состоит, чтобы найти его, то есть, выражаясь другими словами, определить, где тот гвоздь, на котором зависли все проблемы данного момента. И Владимир Ильич апеллирует к опыту предшествующих лет.
«В 1917 году в чем был весь гвоздь? — спрашивает он. — В выходе из войны, чего требовал весь народ, и это покрывало все. Выхода из войны революционная Россия достигла... Народ почувствовал, крестьянин видел, всякий возвращающийся с фронта солдат превосходно понимал, что в лице Советской власти он получает более демократическую, более близкую к трудящимся власть». А поскольку «основная потребность народа была учтена... это дало нам победу на много лет».
После Октября началась «полоса, когда декреты служили формой пропаганды. Над нами смеялись, говорили, что большевики не понимают, что их декретов не исполняют... Но эта полоса была законной, когда большевики взяли власть и сказали рядовому крестьянину, рядовому рабочему: вот как нам хотелось бы, чтобы государство управлялось, вот декрет, попробуйте... Без этого мы бы не стали во главе революционной волны, а стали бы плестись в хвосте»155.
А в чем был «гвоздь» в годы гражданской войны? — спрашивает Ленин, и отвечает: «Отпор военный... Любой беспартийный крестьянин понимал, что делается. Идет помещик. Коммунисты умеют с ним бороться. Вот почему крестьянин в массе своей был за коммунистов, вот почему мы победили».
Но у этой победы была и обратная сторона. В ходе войны, отмечает Ленин, мы возложили на крестьянство «очень тяжелые повинности, оправдывая их тем, что война никаких колебаний в этом отношении не допускает. И это оправдание, если взять его во всем объеме, было крестьянством принято, несмотря на ошибки, которых мы не смогли избежать».
Но смычки с крестьянской экономикой не получилось. «Ею до известной степени можно было и должно было пренебречь, когда стояла абсолютно неотложная и прямая нависшая задача отпора от опасности быть немедленно задушенными...» Вот и получилось в результате, что стройка новой жизни в эти годы «шла до известной степени в сторонке от того, что делалось в широчайшей крестьянской массе...»156.
До окончания Гражданской войны, хотя и с переменным успехом, мы наступали. И по всем законам развития революций забежали вперед. После окончания войны, «в 1921 году, — продолжал Ленин, — гвоздем было отступление в порядке». Надо было дать роздых и освободить экономическое пространство для крестьян, задавленных продразверсткой. И именно потому, что мы наступали так успешно... захватили необъятно много, только поэтому у нас было так много места, что мы могли очень далеко отступать и сейчас еще можем далеко отступать, нисколько не теряя главного и основного».
Но наступление и отступление — не игра в солдатики. Это для оловянной фигурки, а не для живых людей безразлично, куда ее двигают — вперед или назад. Наступление и отступление различны, в частности, по психо-моральному состоянию армии. При успешном наступлении общий порыв захватывает всех, «там дисциплину, — говорит Ленин, — если и не поддерживаешь, все сами собой прут и летят вперед...».
Совсем иное — «до известной степени подавленное» настроение порождается отступлением. «И в этом, — поясняет Владимир Ильич, — громадная опасность: отступать после победоносного великого наступления страшно трудно... Когда вся армия отступает, ей не ясно, она не видит, где остановиться, а видит лишь отступление, — тут иногда достаточно и немногих панических голосов, чтобы все побежали»157.
Перед делегатами съезда Ленин не случайно оперирует образами и терминологией войны. Большинство делегатов участвовали в ней — и в той (1914-1917 гг.), и в другой (1918- 1920 гг.). Кто-то, наверняка, помнил картинки июльского отступления 1917 года на Юго-Западном фронте, когда Корнилов поставил заградотряды с пулеметами и стал вешать бегущих на телеграфных столбах. А кто-то помнил картинки отступления славной Конармии из Польши в 1920 году, когда деморализация дошла до еврейских погромов. И здесь для отрезвления тоже пришлось прибегнуть к расстрелам. Таковы суровые законы войны. «Когда... правильное отступление, — говорит Ленин, — переходит в беспорядочное, командуют: "Стреляй!" И правильно»
