Ленин. «Сим победиши» - [189]

.

С 15 февраля по 4 марта, как уже отмечалось, записи в «Дневнике дежурных секретарей» не велись. Можно лишь предполагать, что Ленину окончательно надоело то, что каждый его шаг находится под столь жестким контролем. Мало того, что VII пленум ЦК решает систематически информировать секретарей губкомов о состоянии здоровья Ленина, а 1 марта Политбюро ЦК поручает Енукидзе договориться с профессором Крамером об «интервью о здоровье Владимира Ильича для печати»391.

Даже если указанные решения диктовались самыми благими пожеланиями, вряд ли они могли понравиться Ленину. Он готовился обратиться к партии по судьбоносным вопросам ее жизни, а партию ориентировали на интерес к его болезни, температурным листам и результатам анализов.

Между тем, и в пропущенные в «Дневнике» дни Ленин продолжал работать. Записи медиков позволяют установить, что 18, 19, 20, 27 февраля и 2 марта днем или вечером он беседовал с Фотиевой, много читал. 22 февраля и 2 марта закончил диктовку Володичевой статьи «Лучше меньше, да лучше».

А уже 3 марта он получает от Марии Ильиничны корректуру этой статьи из «Правды» и, наконец-то, докладную записку и заключение Фотиевой, Гляссер и Горбунова о материалах комиссии Политбюро ЦК по «грузинскому вопросу». И Ленин прямо говорит Фотиевой, что и свое письмо об «автономизации» он намерен опубликовать как статью, но сделает это несколько позже, т.е. накануне съезда392.

Видимо, где-то в эти дни у Владимира Ильича состоялся примечательный разговор с сестрой. «Раз утром, — пишет Мария Ильинична, — Сталин вызвал меня в кабинет В.И. Он имел очень расстроенный и огорченный вид: "Я сегодня всю ночь не спал, — сказал он мне. За кого же Ильич меня считает, как он ко мне относится! Как к изменнику какому-то. Я же его всей душой люблю. Скажите ему это как-нибудь". Мне стало жаль Сталина. Мне казалось, что он так искренне огорчен.

Ильич позвал меня зачем-то, и я сказала ему, между прочим, что товарищи ему кланяются. "А", — возразил В.И. "И Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что он так любит тебя". Ильич усмехнулся и промолчал. "Что же, — спросила я, — передать ему и от тебя привет?" "Передай", — ответил Ильич довольно холодно. "Но, Володя, — продолжала я, — он все же умный, Сталин". "Совсем он не умный", — ответил Ильич решительно и поморщившись»393.

Эта реплика требует комментариев, как, впрочем, часто требуют пояснений слова, сказанные в доверительной беседе между близкими людьми.

Известнейший и умнейший наш философ Эвальд Ильенков, выросший в старобольшевистском окружении, как-то задал мне вопрос. Он слышал от стариков о том, что, характеризуя какого-то деятеля, слывшего умником и эрудитом, Ленин якобы сказал: «Умный-то он умный, только вот ум у него глупый». Похоже ли это на правду? Я ответил, что в текстах такой фразы не встречал, но по смыслу слова эти вполне могли принадлежать Ильичу.

Дело в том, что для Ленина такие, казалось бы, простые понятия, как «умный» или «глупый» не были столь однозначными. Однажды в разговоре с молодым большевиком Иваном Поповым Владимир Ильич употребил фразу Фердинанда Лассаля — «физическая сила ума».

И на недоуменный вопрос Ивана Федоровича пояснил смысл этих слов на примере Плеханова, с которым был в это время в контрах, «Вы только взгляните на него, — сказал Владимир Ильич, — и увидите, что это сильнейший ум, который все одолевает, все сразу взвешивает, во все проникает, ничего не спрячешь от него. И чувствуешь, что это так же объективно существует, как и физическая сила»394.

Но одной «физической силы ума» для Ленина было недостаточно. Важно было и то, какой «продукт» выдает этот ум. В 1921 году на X конференции РКП(б) Ленин привел пример: оценивая политическую ситуацию в России, Милюков дал ей более верную оценку, нежели Мартов и Чернов. Это доказывает, отмечает Владимир Ильич, что «он умнее Мартова и Чернова... хотя бы лично он и не был так умен, как Чернов и Мартов»395.

Аналогичный пример Ленин привел в ноябре 1922 года на IV конгрессе Коминтерна. То, что политику «просвещенных» великих держав формируют люди умные и образованные, в этом он нисколько не сомневался. Не сомневался и в том, что, к примеру, Версальский мир консультировали с ученейшими мужами, интеллектуальной элитой Европы.

И что же получилось? То же, что и с расчетами на интервенционистские планы против Советской России, которые опять-таки сочинялись людьми совсем не глупыми. Эгоистические интересы Антанты, помноженные на эйфорию победы в войне, заслонили вполне очевидную историческую перспективу. «Они оценивали ее, — заметил Ленин, — с точки зрения того, что лежит у них под носом.. ,»396

Вот и получилась у ученейших людей, явно обладавших «физической силой ума», полная бессмыслица. Получилась та самая пигасовская «дважды два — стеариновая свечка», о которой вспомнил на конгрессе Коминтерна Владимир Ильич. «Это было фиаско, — сказал он, — которое, по-моему, трудно даже понять с точки зрения человеческого рассудка»397.

Так и в «грузинском вопросе». Ленин был глубоко убежден, что позиция «автономистов», занятая Сталиным, чревата самыми серьезными негативными последствиями, которые ум Сталина, видимо, никак не ухватывает.