Ленин. «Сим победиши» - [179]

.

Судьба этой диктовки весьма любопытна. По существующей договоренности, стенографическая запись расшифровывалась, перепечатывалась на машинке, затем просматривалась Лениным, после правки вновь перепечатывалась, а все черновики в обязательном порядке уничтожались. Однако в РГАСПИ вместе с известным «законным» машинописным текстом в ленинском отделе лежит рукописная копия, сделанная Надеждой Аллилуевой. Ни к данной диктовке, ни к ее расшифровке Надежда Сергеевна никакого отношения не имела. Откуда же взялась эта копия? И для кого она предназначалась?

Судя по всему, об указании Владимира Ильича, сделанном Фотиевой накануне — держать его записи «вне дневника» и «хранить в абсолютной тайне», Мария Акимовна не знала, а вот о скандале, накануне учиненном Сталиным Крупской, в секретариате слышали все. Володичева, опасаясь угрозы нового скандала, несмотря на поздний час, тут же отправляет диктовку Сталину. В «Журнале регистрации исходящей почты В.И. Ленина» за № 8628 от 23 декабря появляется запись: «Сталину (письмо В.И. съезду)».

Узнав об этом, Фотиева немедленно пишет Каменеву: «Т. Сталину в субботу 23/XII было передано письмо Владимира Ильича съезду, записанное Володичевой. Между тем, уже после передачи письма выяснилось, что воля Владимира Ильича была в том, чтобы письмо это хранилось строго секретно в архиве, [может] быть распечатано только им или Надеждой Константиновной и должно было быть предъявлено кому бы то ни было лишь после его смерти. Владимир Ильич находится в полной уверенности, что он сказал это Володичевой при диктовке письма... Я прошу товарищей, которым стало известно это письмо, ни в коем случае при будущих встречах с Владимиром Ильичем не обнаруживать сделанной ошибки...»328

Сталин сразу же попросил Надежду Аллилуеву снять с ленинского письма рукописную копию. Именно она и была передана в Центральный партийный архив (ныне РГАСПИ) из Общего отдела ЦК КПСС в 1970 году и присоединена к соответствующей ленинской диктовке, хранившейся здесь с 1923 года329.

В 1989 году, работая над этим документом, Юрий Алексеевич Буранов обратил внимание на то, что между «каноническим» текстом и рукописью существуют серьезные расхождения.

Во фразе: «я думаю предложить вниманию съезда придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана, идя в этом отношении навстречу тов. Троцкому, до известной степени и на известных условиях» — выделенные нами курсивом слова в рукописном тексте Аллилуевой отсутствуют. А это корректирует и смысл всей фразы.

Второе разночтение: там, где речь идет об увеличении числа членов ЦК за счет введения в него 50-100 рабочих, в «каноническом» тексте говорится, что это необходимо «для предотвращения того, чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии». В рукописи Аллилуевой слово «судеб» заменено на «судей».

И это тоже существенно, ибо под «"судьями"» можно подразумевать тех, кто критикует партию, выступает против нее, между тем как весь текст говорит о предотвращении раскола, т.е. именно о «судьбах» партии330.

Хотя Фотиева и предупредила о сугубой секретности письма, Сталин немедленно знакомит с копией Каменева, Бухарина, Орджоникидзе331. Тема, заявленная Владимиром Ильичем, — «предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе» — была достаточно серьезна, и его диктовки, по их мнению, не могли оставаться вне контроля.

Каменев, знавший уже из письма Крупской о конфликте 22 декабря, видимо, стал говорить о том, что Сталину необходимо извиниться. Но Иосиф Виссарионович вины за собой не чувствовал. И когда даже Молотов осторожно усомнился в том, насколько он был в данном случае корректен, то в ответ услышал: «Что я должен перед ней на задних лапках ходить?». И все-таки по настоянию Каменева и, возможно, Бухарина Сталин уступил.

Это, конечно, предположение, но оно имеет основания. Мария Ильинична пишет, что произошло это «через несколько дней» после конфликта, что «Сталин действительно звонил» Крупской «и, очевидно, старался сгладить неприятное впечатление, произведенное на Н.К. его выговором и угрозой». Все знакомые с этим конфликтом, вероятно, вздохнули с облегчением. Во всяком случае им казалось, что «инцидент был исчерпан»332.

А утром 24-го Ленин проснулся в хорошем настроении и заявил врачам, что после того, как ему вчера «дали возможность продиктовать то, что он считал нужным, он несколько успокоился и... спал он благодаря этому лучше». Однако, когда Владимир Ильич сказал, что собирается продолжить диктовку, врачи ответили отказом. Вполне возможно, что именно тогда Крупская, за долгие годы привыкшая «делиться всем с ним... совершенно непроизвольно, не желая того, могла проговориться» и рассказать — в самом приглаженном варианте — о «выговоре», полученном 22 декабря от Сталина за диктовку 21-го, «прибавив, — как утверждает Мария Ильинична, — что они со Сталиным уже помирились». О «грубом вмешательстве в личную жизнь», судя по всему, не было сказано ни слова333.

Так или иначе, но в ответ на отказ врачей Ленин «ставит вопрос ультимативно: или ему будет разрешено диктовать стенографистке, хотя бы в течение короткого времени ежедневно, или он совсем откажется лечиться». И сказал он это так, что все поняли: это не пустая угроза