Ленин. «Сим победиши» - [178]

Причина стала понятной, когда однажды она рассказала о том, что спустя годы после смерти Ленина к ней неожиданно явился комендант Дома правительства («Дом на набережной») и безапелляционно заявил, что в ее квартире будет ремонт.

И Лидия Александровна рассказала, как на ее глазах, в ходе этого ремонта, в стены вмазали какие-то «металлические тарелки». Вероятно, это был ремонт домовой вентиляции. Но она была убеждена, что это подслушивающие устройства. Вот так и жила она много лет, полагая, что каждое ее слово фиксируется «компетентными органами».

И все-таки Александру Беку удалось разговорить ее, хотя в начале беседы она прямо заявила: «Если вздумаете опубликовать, то отрекусь». Бек сдержал слово. Он опубликовал записи лишь после смерти Лидии Александровны. И записи эти, в достоверности которых невозможно сомневаться, как раз и являются ценнейшим дополнением к «Дневнику дежурных врачей»321

В день инцидента, 22 декабря, Крупская, видимо, ничего не рассказала Ленину о случившемся. У него и так после беседы с Фёрстером было, как заметила Мария Ильинична, «более пессимистичное настроение...». Около 6 вечера Владимир Ильич вызвал Фотиеву и продиктовал следующее: «"Не забыть принять все меры достать и доставить... в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам...". Он прибавил при этом: "Эта записка вне дневника. Ведь Вы понимаете? Понимаете? И, я надеюсь, что Вы это исполните". Пропущенную фразу, — пишет Фотиева, — в начале не могла припомнить. В конце — я не разобрала, так как говорил очень тихо. Когда переспросила — не ответил. Велел хранить в абсолютной тайне»322.

Позднее Лидия Александровна так вспоминала об этом разговоре: «...После нового удара он в декабре под строгим секретом опять послал меня к Сталину за ядом. Я позвонила по телефону, пришла к нему домой. Выслушав, Сталин сказал: Профессор Фёрстер написал мне так: "У меня нет оснований полагать, что работоспособность не вернется к Владимиру Ильичу". И заявил, что дать яд после такого заключения не может.

Я вернулась к Владимиру Ильичу ни с чем. Рассказала о разговоре со Сталиным. Владимир Ильич вспылил... "Ваш Фёрстер шарлатан, — кричал он. — Укрывается за уклончивыми фразами..."

Несколько часов спустя Ленин меня позвал. Он успокоился, но был грустен. — "Извините меня, я погорячился. Конечно, Фёрстер не шарлатан. Это я под горячую руку"»323.

Из записи Фотиевой, цитированной выше, видно, что Ленин не только говорил «очень тихо», но и чувствовал себя очень плохо. Звонок Сталина Крупской был позднее, вечером. Этим состоянием Владимира Ильича, может быть, и объясняется то, что Надежда Константиновна умолчала о случившемся, и та острая реакция на конфликт, когда сама Крупская, как отметила Мария Ильинична, стала «совершенно не похожа сама на себя».

М.А. Володичева говорит, что Мария Ильинична якобы тогда же позвонила Сталину: «Я не присутствовала при этом разговоре... Мне товарищи передавали, что она по телефону кричала на Сталина: "Тогда я обращусь к помощи московских рабочих! — В каком случае? — Чтобы они научили вас, как нужно заботиться о Ленине"»324.

А в ночь на 23 декабря у Владимира Ильича начался новый приступ болезни. Утром врачи констатируют: «В правой руке возможно только отведение большого пальца и сгибание указательного, все другие движения совершенно отсутствуют. В ноге возможно только сгибание бедра и его незначительное приведение и отведение. В коленном суставе, в стопе и пальцах нет решительно никаких движений». Причем, в отличие от предыдущих приступов, этот не заканчивается ни за полчаса, ни за час. Лишь к вечеру врачи отмечают «возможность движения в кисти всех пальцев. В ноге подергиваний нет, вполне возможны движения пальцев и стопы, а также сгибание колен. В остальном без перемен»325.

Между тем, именно этим утром, 23 декабря, под пение «Интернационала» открылся X Всероссийский съезд Советов, на котором неделю назад еще надеялся выступить Ленин. Естественно, Владимира Ильича избрали почетным председателем съезда, послали ему приветственную телеграмму, затем приступили к докладам ВЦИК, Совнаркома, ВСНХ, Наркомпроса, Наркомфина, Наркомзема...

А он лежал весь день в постели и, как пишет Мария Ильинична Ульянова, «несмотря на тяжелое состояние не переставал думать о политике... И так же, как в середине декабря, он торопился ликвидировать свои дела, чтобы успеть сделать все, что он хотел, так как знал, что ухудшение в здоровье может наступить внезапно, так и теперь он торопился делать свои записи... Он торопился составить свое политическое завещание»326. В самом идеальном, можно сказать, «чудесном» варианте Ильич мог рассчитывать теперь лишь на то или иное участие в XII съезде партии, который предполагали собрать через несколько месяцев.

Нечто вроде дневника

Вечером 23-го Ленин попросил врача Кожевникова вызвать всего на 5 минут стенографистку, «т.к. его волнует один вопрос, и он боится, что не заснет. Это ему было разрешено, после чего В.И. значительно успокоился». Дежурила в тот день Н. Аллилуева. Но на вызов пришла М.А. Володичева. И в «Дневнике дежурных секретарей» после даты, поставленной Аллилуевой, идет запись Володичевой: «В начале 9-го Владимир Ильич вызвал на квартиру. В продолжение 4-х минут диктовал. Чувствовал себя плохо. Были врачи. Перед тем, как начать диктовать, сказал: "Я хочу Вам продиктовать письмо к съезду. Запишите!". Продиктовал быстро, но болезненное состояние его чувствовалось. По окончании спросил, которое число. Почему такая бледная, почему не на съезде, пожалел, что отнимает время, которое я могла бы пробыть там»