Ленин и Троцкий. Путь к власти - [42]
Впрочем, попытки заискивать перед «массами», говоря с ними снисходительно, оказываются вполне успешными. Подлинно революционная рабочая газета должна не просто отражать настоящее положение дел, в том числе сознательность рабочих. Она должна, беря за основу текущий уровень сознательности пролетария, поднимать, развивать его, знакомя его с задачами, поставленными историей. Наряду с агитационными статьями, знакомящими читателя с бытом и проблемами рабочих, в газете должны быть пропагандистские статьи по общим вопросам, а также немного теории. Даже Уилдману, горячему поклоннику «Рабочей мысли», пришлось признать, что чтение «о бесконечных жульничествах, надувательствах со стороны начальства или о хулиганских выходках делегатов-рабочих [то есть бригадиров], особенно когда это чередуется с яростным негодованием, через несколько колонок становится утомительным»>[116]. Рабочий может купить такую газету один или два раза, а потом, поняв, что в газете размещается информация, которая ему и так хорошо известна, и что в ней нет ничего, что могло бы развить его сознательность или научить его чему-то новому, он, предвкушая скуку, просто перестаёт её читать. В самом деле, зачем покупать газету, которая сообщает вам о том, что вы и без того знаете?
Интеллигенты-теоретики «Рабочей мысли», которые на словах безмерно возвышали рабочих, на практике демонстрировали к ним презрение, свысока общаясь с ними со страниц газеты, которая просто ярко преподносила информацию о стачках. Стремясь к популяризации и созданию массовой газеты, «экономисты» недооценивали рабочий класс, плетясь у него в хвосте. Этот факт вскрылся во время стачек на фабриках Максвелла и Паля в декабре 1898 года. Бастующие рабочие, столкнувшись с жёсткими мерами полиции, приняли решение защищать себя. Письма рабочих, попавшие в руки социал-демократов, показали, что подготовка и революционность пролетариата находились на более высоком уровне, чем считали «экономисты».
Вот что писала одна работница после сражения на Выборгской стороне:
«Вы не знаете, как мне обидно и всем нам. Уж очень хотелось пройти на Невский или в город. Уж очень горько умирать, как собаке, в углу, чтоб никто даже не видел… И вот что ещё хочу я вам сказать: хоть и очень многих у нас взяли, – может, их нет больше совсем, – а всё-таки мы твёрдо будем стоять»>[117].
Другой рабочий замечает:
«Жаль, что у нас не было знамени. В другой раз будет и знамя, и пистолеты достанут»>[118].
Местные социал-демократы, приветствуя это явление, направили восторженную статью в зарубежную редакцию «Рабочей мысли». Редколлегия газеты сопроводила статью заметкой, где раскритиковала рабочих за то, что они подвергли себя репрессиям. Когда члены петербургской группы получили этот номер, они были настолько возмущены, что отказывались распространять газету в течение нескольких месяцев.
Знаменитая брошюра А. И. Кремера «Об агитации» исходила из чёткого различения экономической агитации и политической борьбы.
«…Как бы широко ни было рабочее движение, – читаем в брошюре, – успех его не обеспечен до тех пор, пока рабочий класс не встанет твёрдо на почву политической борьбы», а «достижение политической власти является главной задачей борющегося пролетариата. <…>
Таким образом, задачей социал-демократов является постоянная агитация среди фабричных рабочих на почве существующих мелких нужд и требований. Вызванная такой агитацией борьба приучит рабочих отстаивать свои интересы, поднимет их мужество, даст им уверенность в своих силах, сознание необходимости единения и в конце концов поставит перед ними более важные вопросы, требующие разрешения»>[119].
Эдуард Бернштейн, представитель оппортунизма в социалистическом движении
«Экономисты», однако, интерпретировали это крайне односторонне. Экономическую агитацию и непродуманный «активизм» превратили в панацею. Революционная теория за ненужностью отошла на второй план. Таким образом, правильная во всех отношениях идея превратилась в свою противоположность, породив антимарксистскую «теорию стадий», которая впоследствии, оказавшись в руках меньшевиков и сталинистов, имела катастрофические последствия.
«Политические требования, – писал Борис Наумович Кричевский, – по своему характеру общие для всей России, должны, однако, на первых порах соответствовать опыту, извлечённому данным слоем рабочих из экономической борьбы. Только на почве этого опыта можно и должно приступать к политической агитации и расширять её содержание опять-таки по мере дальнейшего опыта»>[120].
Эти строки очень ярко выражают оппортунистический характер «экономизма», который, желая найти кратчайшую дорогу к массам, размывал марксистскую программу и избавлял её от «трудностей», к которым массы якобы не готовы. Всё это крайне напоминало «теорию малых дел», которую защищали либеральные народники. Кроме того, «экономизм» прекрасно соответствовал трусливому оппортунизму «легальных марксистов», которые в действительности представляли левое крыло буржуазного либерализма. «Экономисты» неявно боялись выступать против царской власти, поэтому они попытались представить социал-демократическое движение как «частное дело», которое, оставляя в стороне вопрос о государстве, касается только борьбы рабочих и работодателей на трудовом фронте. В действительности у «экономистов» получалось, что социал-демократы должны просто найти своё место в узких рамках законности или полузаконности, до которой нисходит для них царское государство.
